Чары двух
Творцов его кровь не оскверняли. Отнюдь. Дорогу жизни перед ним
расстелили феникс и дракайна, подданные Умбры. Дрянная там вышла
история. Как наверняка было — никто не поведает. Но существа
горазды домысливать. Неуёмные языки разнесли слух, что предки
Рубина предались греху по глупости. Разделили ложе и разбежались.
Женщина понесла и избавилась от нежеланного дитя. Не прикончила.
Подкинула на Ифлога[1], уповая то ли на скорую
гибель сына, то ли на совесть его горе-отца.
К счастью,
Рубину повезло. Он увидел свет под счастливой звездой, потому что
случилось третье: на него наткнулись ореады. Не кто-то из стражи, а
Цитрин и Яшма — владыки клана. Они и пригрели бедолагу-гибрида под
своими крыльями. И воспитали наравне с кровными детьми — Сапфиром и
Чароит.
— О! —
памятуя о друге-ореаде, Олеандр вспомнил об ином. — Сапфир обещался
навестить меня.
— Когда? —
Рубин посмурнел, хотя души в названном брате не чаял. — Скоро,
стало быть?
— Со дня на
день. А что? Боишься встречи с ним? Ты сколько уже кочуешь? Давно
на Ааронг[2] заползал?
—
Давненько.
Скрещенные
за спиной мечи-парники соскользнули с плеч Рубина. Ремни юркнули
точно в ладони, и он уложил оружие на подушку — нежно и заботливо,
будто подношение кому делал.
Вроде
остался он прежним. И все же что-то в нем изменилось. Лёгкое, почти
неуловимое, оно ускользало, только Олеандра думал, что подобрался к
разгадке. В одном сомневаться не приходилось: Рубин поднаторел и
набрался опыта. Твёрдость шага. Взгляд, оценивающий и
настороженный. Привычка отводить руки к затылку — туда, где обычно
торчали рукояти мечей. Всё выдавало в нем воина. Казалось, нет
таких невзгод, которые вырвут у него из-под ног почву. Он как
клинок на наковальне — от ударов кузнечного молота только крепнет.
Таких бойцов на поле брани лишь смерть подсекает.
Пока Рубин
разминал плечи, жажда приволокла Олеандра к столу. Чтобы залить
засуху во рту, пришлось осушить полбутылки с нектаром. И вдруг
дыхание оборвалось. На грудь будто бочку с камнями поставили. Он
попытался вздохнуть, но вздох застрял на полпути к
легким.
— Эй,
Цветочек! — возопил голос в мире, тонущем во мраке. — Ты чего это?
Что с тобой?
— Дышать не
могу, — прохрипел Олеандр и смолк — иглы боли вонзились в шею,
прожигая насквозь.
Жар
раскатился по телу со скоростью вихря. Чьи-то руки легли на плечи,
встряхнули Олеандра, силясь привести в чувства. Да какой там! Он
горел. Утопал во пламени. Кисти рук занемели — не пошевелить и
кончиком пальца. Сердце трепыхалось в груди. Билось за жизнь,
неровно и глухо, на последнем издыхании, через стук спотыкаясь о
когти смерти.