Меч со
скрежетом проехался по сабле. Олеандр отступил на шаг. Еще раз. Еще
и еще.
Без толку!
Рядом блеснула полоска стали. И грудь пронзила боль. Пинок в живот
откинул его к креслу. Да столь лихо, что он рухнул. Прокатился по
полу и поцеловал затылком подлокотник кресла. В ушах загудело. Взор
перекрыло угольное полотно. Тупой стук в висках удар за ударом
выбивал из головы мысли. Чары утекали из тела вместе с кровью,
стекающей по ребрам.
Он
чувствовал близость Эсфирь. Слышал, как она бежит к нему. Как велит
Зефу убрать оружие. А тот в ответ лопочет что-то о защите её
достоинства. О защите её чести.
Какой еще
чести, спрашивается? Ее чести ничего угрожало. Олеандр хотел… А
чего он, собственно, хотел? Чего хотел Зефирантес? Что они
натворили? Сцепились, как два озверелых самца!
Ради чего?
Почему? Их словно лишили воли и умения трезво осмысливать
происходящее.
***
Олеандр
понял, что терял сознание, когда в уши вторгся знакомый
бас:
— Не шибко
я в том разбираюсь, — бормотал Зеф. — Но рана вроде как
несерьезная. Ты посторожи его немного, хорошо? Я мигом. Сбегаю за
травами и водицей!
Послышался
шорох шагов, потом хлопок двери. Порыв ветра разогнал туман в
голове, и Олеандр разлепил веки.
Зефирантес
что, ушел? Блеск! Хорош друг! Просто взял и бросил Олеандра в
компании обездвиженного недофеникса и девицы, чье свечение так и
увлекало на греховный путь.
— Зря он
убежал, конечно, — просочился в сердце сладкий голос. — Сложно с
вами…
О,
нет-нет-нет! Боги милостивые, спасите! Только не она, пожалуйста!
Только не снова!
Олеандр с
опаской отвёл голову к плечу и увидел лицо Эсфирь. Увидел броскую
родинку-звезду над губой, острые скулы, покатый лоб. Заглянул в
мрачную бездну глаз и едва не пал ниц в мольбе о вечном
служении.
Все что
угодно! Он готов был исполнить любую ее прихоть, лишь бы она его не
покинула. Лишь бы не лишила чести млеть от трели голоса. От заката
до рассвета прижимать к груди. Одаривать букетами наслаждения и
упиваться музыкой стонов, слетающих с губ.
Это был
провал. Сладкий и пьянящий, но все же провал — полное и
бесповоротное поражение.
Видит
Тофос, Олеандр возжелал Эсфирь больше, чем есть, пить, дышать —
словом, жить.
Воображение
нарисовало с десяток картин слияния во грехе. И соблазн воплотить
нечестивые мысли в явь плотоядным цветком пророс в душе. Она
подползла слишком близко. До того близко, что он слышал биение её
сердца, уголок белого крыла ниспал ему на колено.