В замшелой,
исшитой корнями норе без чувств лежал щуплый старец, весь грязный,
в обугленных лохмотьях. На месте его глаз и рта чернели провалы.
Взамен правых руки и ноги сочились кровью уродливые
обрубки.
К горлу
подкатил комок тошноты. Эсфирь сглотнула. Она щипала себя за бок,
растирала глаза, хлопала ладонями по щекам. Всё равно изувеченный
старик никуда не испарился.
Кто посмел
его убить? Зачем? Голова Эсфирь пухла от домыслов. Прикорнувший на
её плече Небо — так она назвала пушистика, — соскочил на землю и
уставился на мертвеца.
— Э-это
ведь не вы его убили? — выпалила Эсфирь, когда рядом выросло
чадящее тело хина.
Силуэты
зверей едва различались за изумрудным светом, стекавшим с ладоней
старца. Мохнатая лапа неожиданно отогнулась и указала на хина, как
бы намекая, что виновник рядом.
— Не
смешно! — вскрикнула Эсфирь и осеклась — крик упорхнул из норы и
разве что под звездами не прозвенел.
Не покойся
перед нею изуродованный старец, она бы рассмеялась, глядя, как хин
попытался лягнуть мохнатого лгуна копытом. Но ныне ей было совсем
не до смеха и пустых склок. Не звери изувечили старца. Нет.
Конечно, нет. Было глупо и опрометчиво обвинять их в его
смерти.
На неверных
ногах Эсфирь подковыляла к мужчине и присела на корточки. Едва
касаясь его уцелевшей руки, закатала рукав туники и решительно
убедилась, что он дриад. Помимо длинных ушей с завитками, сходство
подтверждали обугленные листья на предплечье.
Так разумно
ли возвращаться к Олеандру и сообщать, что их сородича кто-то
умертвил? А если он рассудит, что это она повинна в гибели старика?
Вдруг она и пером не успеет повести, как откинет рога,
настигнутая мечом Аспарагуса? Даже ныне, пребывая возле старца, она
рисковала. Испускаемая им зелень стелилась по воздуху вуалью — её и
слепец заприметит.
Что делать?
Как поступить? Вернуть старца к жизни Эсфирь не могла. Кожей
чувствовала — тело его уже не годится для хранения духа, как не
годится для залива нектара дырявая чаша.
А ведь душа
дриада еще не ушла. Билась в плоти угодившей в капкан пташкой и
сверкала, как звезда, указующая заблудшему путнику дорогу к родным
краям. Вскоре она пробьет оковы. Улетит и закружится пущенным по
ветру пером. Такова печальная мирская истина: чем тяжелее умирает
существо, чем нестерпимее его муки, тем неприкаянней
дух.