И тут в сад
шаткого успокоения прилетело еще одно зерно. От — о, диво! —
Каладиума:
— Она
улетела, Аспарагус.
Не то чтобы
Олеандр жаловался, но встревание Палача настораживало. Он не видел
Эсфирь? Сказал бы тогда, что не видел. Смолчал бы. Но нет! Он
солгал и прикрыл девицу, угрожающую лесу и клану.
Почему? Не
признал в ней вырожденку? Пощадил невинную жизнь, над чьей шеей по
воле злого рока занесли клинок?
Вздор!
Легче поверить, что Каладиум тронулся умом.
— Понятно,
— Аспарагус не сводил с него изучающего взгляда. — Стало быть, нам
повезло.
— Истинно,
мой друг.
Что за игры
эти двое ведут? Или Олеандр уже рассудком повредился? Всюду подвох
мерещится.
Он дёрнул
щекой. Не без помощи хранителей выполз из-за дерева и оглядел поле
боя, усеянное дырами от корней и уродливыми нагромождениями камней,
жженых сучьев и стволов, пускавших по ветру горящую
листву.
По приказу
Аспарагуса павших складывали в ряд, бок о бок. Пока что их
насчиталось пятнадцать — пятнадцать из тех двадцати семи, кто
пришёл на подмогу. Сапфира к распрощавшимся с жизнью не причислили.
Изнуренного и бесчувственного, с обагрившимся кровью крылом, его
отыскали у воды и перенесли на склон, где он попал под опеку
стражей.
В тот же
миг ухмылку сдуло с лица Рубина. Он упал перед Сапфиром на колени и
прижался к его лбу своим.
— Держись,
братец. Я с тобой.
— Ой
ли!
Но этот
возглас Каладиума потонул в решительном, полном нескрываемого
раздражения крике Аспарагуса:
—
Довольно!
Палач
вскинул окольцованные пальцы к ушам, давая понять, что вовсе не
собирался разжигать ссору. Впечатление подпортила широкая улыбка,
оскалом блеснувшая в дневном свету.
Олеандр
глянул на Рубина, чьи алые глаза сверкнули на Каладиума так, что
мороз пробежал по позвоночнику.
Что-то
здесь было нечисто. Хотя, припоминая недавнюю дуэль, неудивительно,
что ее участники прониклись друг к другу не самыми теплыми
чувствами. Зелен лист, немалую лепту внесли и былые высказывания
Рубина, что Цитрин ему не отец, а Сапфир, следовательно, не
брат.
Что за
мысли?.. Проводив взглядом воина, который бежал к Драцене со
склянками, Олеандр долго соображал, не кровь ли в них плещется.
Оказалось, что настойки из столистника.
На носилках
из леса вынесли истерзанное тело с культями вместо левых руки и
ноги и уродливыми провалами там, где когда-то красовались глаза,
губы и нос. Плоть страдальца одеревенела. Огрызки белого плаща
волочились по песку. Окровавленные седые пакли выглядывали из-под
покрывала.