— Эк ты завернул, — прокряхтел писец,
присаживаясь рядом и почёсывая лысую голову за потрескавшимися от
возраста рогами. — Я одного тебя такого знаю.
— Я помню, что мне предстоит
пополнить твою библиотеку, — улыбнулся Павах. — Я лишь хочу войти в
неё в наиболее... достойном, так сказать, виде.
— Деяния достойные и низкие... мои
друзья хранят их все, — прошелестел хранитель, любовно поглаживая
свиток, и надолго задумался.
Павах знал, что в такие моменты лучше
писца не беспокоить, и вернулся к чтению. Хранитель библиотеки
Обители частенько вот так выпадал из реальности, иногда после
изрекая какую-то мудрость, а иногда просто позволяя себе отдохнуть
от окружающей действительности. Чаще случалось второе. Поэтому,
когда спустя довольно долгое время писец нарушил тишину, Павах
вздрогнул от неожиданности.
— Не все из тех, кто шёл против
потомков Ваэссира, были поражены Его проклятием... Об этом не
принято говорить, но ведь наша возлюбленная земля знала и времена
междоусобиц... Песок ушедших веков и плиты времён, испещрённые
письменами памяти, иногда скрывают от нас суть... И кому же ты
служишь, Павах из рода Мерха? — потускневшие синие глаза смотрели
пытливо; взгляд проникал в самую суть, почти как взгляд самого
Верховного Жреца.
Вместо ответа Павах предпочёл
сосредоточиться на текстах. Похоже, что волю Ваэссира Эмхет,
касавшуюся лично его, ему предстояло понять самому.
Почти всё время своего заключения
Перкау пребывал в молитвах, отвлекаясь только на потребности тела.
Тишина не пугала его и не угнетала — угнетали лишь собственные
мысли и сомнения. Он молил Ануи о знаке, о подтверждении своей
правоты, но Ануи и так был с ним — здесь, в этом храме, в одном из
оплотов Своей Силы и величия. Ни на миг Он не оставил Своего жреца
перед лицом тех испытаний, что выпали ему.
Но даже Страж Порога не послал ему ни
единой весточки о Тэре и Хэфере. Был ли их путь благополучен, или
приключилась какая беда, Перкау не знал, и это удручало его,
приводило почти в отчаяние. Но в моменты кристального покоя в
мыслях, который давали молитвы и медитации, бальзамировщик понимал,
что так было даже лучше: не знать, чтобы не выдать.
Иногда он вспоминал Серкат и своё
посвящение в пустыне, вспоминал последний дар жрицы Сатеха, который
он передал Хэферу. В такие моменты его искушала мысль прибегнуть к
Силе Владыки Каэмит, чтобы выдержать то, что ему предстояло. И даже
здесь, в храме Ануи, эта мысль уже не казалась такой уж плохой.
Лират говорила, что оба Божества помогут ему выстоять. И пусть
Перкау посвятил свою жизнь в основном одному, ко второму именно он
привёл царевича Эмхет. А внутренне жрец всегда знал, что Сатех не
оставил его, что отзовётся ему, стоило только позвать... Какая с
того случится беда? Он уже обречён, уже объявлен
колдуном-осквернителем, уже лишён права на память и погребение, и
на своё положение. Он будет оставлен и забыт, но не своими
Богами... и не теми, кто любил его.