Собеседник согласно загудел, но Редрик перестал
прислушиваться, потому как перед ним трактирщица кружку и кувшин с медовухой
поставила.
Пил медленно, посматривая по сторонам, но думал о своем. В
углу, где сидел, темно было, да и пирующие внимания на еще одного отдыхающего
не обращали. И покуда в трактире все веселей становилось, у Редрика на душе делалось
все мрачнее.
Допил медовуху, не почувствовав вкуса, бросил трактирщице
горсть монет и вышел прочь, на свежий воздух. Шел не разбирая дороги, дальше от
шумов празднества, думал о завтрашнем обряде, о невесте, чьи глаза такими
знакомыми казались, и опомнился, лишь когда около вывески с витым кренделем очутился.
Сам не понял, как ноги привели.
Что девица Огневику говорила — слышал. Весь огонь вулкана
своему хозяину покорен был, и, когда желание возникало, мог через него увидеть
или услышать что нужно. Мрачно хмыкнул, припомнив слова девицы о собственном
нраве.
Вывеска булочной на цепях покачивалась, но — вот уж диво
— приметил, как из-под закрытых ставней свет пробивается. Сам не зная зачем,
подошел ближе и заглянул сквозь неплотно подогнанные деревяшки. Увидел, что
внутри чисто и прибрано. Не врала Лисса — любила свое дело.
В тускло освещенном торговом зале с пустыми полками на
табурете девица сидела. Худосочная да бледная, светловолосая и вся словно
бесцветная. Утирала тонкими, как прутики, руками заплаканное лицо, всхлипывала.
Хозяин вулкана вскинул бровь, только тем и выразив
удивление. Это кто же во владениях его невесты хозяйничает?
Ответ на свой вопрос почти сразу получил. Из соседнего
зала, заложив руки за спину, вышел сам староста Деян. Редрик его знал. Помнил,
как тот юнцом еще правление селением в свои руки взял, да так бойко повел, что
жители на него надышаться не могли.
— Будет реветь-то, дочка, домой пошли, — сказал грубовато,
хмуря густые брови. — Сидишь тут уже второй день, сырость разводишь, а мать
волнуется.
— Покарает Отец-Солнце за такое, батюшка, чувствую,
покарает! — всхлипнула девица. — Нельзя так было поступать!
— Молчи! — чуть не зашипел староста, оборачиваясь, будто
почувствовав, что за ними наблюдают. Редрик не шелохнулся. — Ради тебя же,
неблагодарной, все и сделано.
— Да как ты, батюшка, можешь о том столь спокойно
говорить… Стыдно мне-е-е, — проревела девица, размазывая слезы по лицу.