Попутно Гагал разъяснил Илану собственную жизнь. Илан его
выслушал и почти понял. Гагал очень боялся боли. Чужой, своей,
чужой из-за себя и просто той, которая при их работе присутствует
вокруг постоянно. Его отец, известный в Арденне врач, наследник
династии и ректор медицинской школы, выбора жизненного пути Гагалу
не предоставил. Кто-то должен был со временем перенять отцовскую
практику. Поэтому Гагалу пришлось идти к отцу в ученики и резать
пациентов по-старинке, как принято в их семье испокон веков. То
есть, в лучшем случае опоенных виноградной водкой или слегка
уколотых пьяным грибом. Оперировал пять лет, но не привык. Поэтому
часто у него все шло не так, как надо, и передом назад. При первом
же знакомстве с полным обезболиванием, когда доктор Наджед как-то
раз шил распоротый бок самого доктора Ифара, он решил, что
отцовская практика, может, никуда и не денется, но традиционными
арденнскими способами он ее перенимать не станет. Был драматически
предан фамильным проклятиям и объявлен предателем рода славных
арденнских живорезов, но все равно ушел. Через некоторое время был
так же драматически прощен и позван обратно, но возвращаться пока
не торопился. В атласе показал Илану, что хочет попробовать. Илан
обещал подумать, как проверить и на ком. Лишний ниторас и хорошее
знание анатомии у Илана были. Опыта того, что предложил Гагал, не
было. По крайней мере, с ниторасом. На Ходжере проводниковую и
местную анестезию осуществляли гиффой, а это делается чуть иначе. В
Ардане гиффа не росла, зато в ниторасе не оказалось недостатка.
Местная плантация в катакомбах исправно снабжала город сырьем,
намного более удобным, чем северный пьяный гриб — условия были не
вполне подходящие, в Ардане гриб слегка недозревал, поэтому как
лекарство действовал мягче, дозировать его было проще и в целом
пользоваться намного безопаснее.
Гагал сказал: на мне проверим, я для такого дела подставлю, что
захочешь.
И не Илана была работа в перевязочной, но он намыкался той
памятной ночью, вторично обрабатывая таргу рану, кое как
прихваченную судовым хирургом еще на корабле. Двое из двадцати
трех, кто был у Илана на столе в ту ночь, все же умерли. Из
оперированных доктором Наджедом умерло пятеро. Этот мог быть для
Илана третьим, но пока держался без ухудшений и без улучшений,
несмотря на возраст. Без сильной лихорадки и в сознании, только
слабый. Первые корабельные швы у него был сделаны не шовным
материалом, а обычной грубой швейной ниткой, вряд ли обработанной,
и ожидаемо прорезались, поползли. Вторые, наложенные Иланом в
госпитале после иссечения, Илану не нравились. Илан боялся, что
инфекция, что все опять разойдется от края до края и придется
начинать с начала.