- Зачем мне верить? Не я же
болен.
- Ты должен верить. За вас двоих.
Потому что сейчас твой друг находится за границами этого мира. И
если хоть на миг усомнишься…
Зловещий тон усилился до предела,
чтобы оборваться, обозначив паузу. Очень похожую на театральную.
Ладно, подыграем. Не будем портить чужое представление.
- Не усомнюсь.
- Хорошо.
Меня похвалили? Вряд ли. Скорее,
похлопали по голове, как собаку, выучившую очередную команду.
Странная она, эта девица. Почему-то
кажется, что ее общество куда опаснее, чем шанс встретить
пресловутых «гиен» или прочую местную шушеру. А впрочем, не
обманула: несколько парней разбитного вида, встретившихся нам на
пути, не сделали попытки приблизиться. Зато каждый из них, без
исключения, изобразил один и тот же непонятный жест. С вариациями,
конечно, на свой лад, но легко узнаваемый.
Ладонь, сжавшаяся в кулак. Ноготь
большого пальца, прикоснувшийся к губам. Они все делали так, люди с
недобрыми лицами, провожая нас взглядами. И все-таки не двигались с
места, а значит, бесстрастная уверенность моей спутницы имела под
собой основание. Весьма веское.
Последние годы я видел площадь перед
собором только в дни торжественных месс, заполненную народом, и
успел забыть, что она похожа на чашу огромного бассейна. Не такая
ослепительно белая, как высокие стены храма, скорее цвета слоновой
кости. Зато искристая. Сверкающая под лучами солнца. Сущая ерунда,
всего лишь крупинки кварца в каменных плитах, но кажется, будто
шествуешь по осиянным небесам к вышнему престолу…
Свет оборвался за порогом. Как
всегда.
- Дитя мое, что тебя привело?
Поцелуй в лоб. Теплое объятие крепких
ладоней.
- Неужели снова случились…
Падре Мигель осекся, словно только
сейчас заметил мое присутствие. И посмотрел вопросительно. Но не на
меня. На девушку.
- Тебе есть, что мне рассказать?
Она кивнула. Не слишком охотно и все
же послушно.
- Пойдем. Вы нас извините?
Я тоже кивнул. Правда, без особого
послушания. Все равно ничего другого не оставалось.
Внутри было пусто и тихо. Красота
убранства доступна обзору от начала и до конца лишь в такие часы.
Без людей. Величественная. Отрешенная. Совершенная. На ее фоне кто
угодно показался бы преступлением против идеала. Даже…
Я редко видел, чтобы она молилась.
Да, присутствовала, шевелила губами, склоняла голову, но больше
играла, чем жила разговорами с Господом. А женщина, которая сейчас
сидела на скамье прямо напротив алтаря, явно была погружена во
что-то, недоступное никому, кроме двух искренних собеседников.