— Что это значит? — вмешалась в
разговор ханша, и я рассмотрела, что глаза её — необычного
желтоватого оттенка, как у рыси.
— Что-то про солнце, — дёрнула
плечами. — Дословно не переведёшь.
— Занятный юнец, — снова усмехнулся
каган и посмотрел на Фа Хи. — И дорог тебе, если ради его жизни ты
пожертвовал свободой.
— Я бы пожертвовал свободой ради
жизни любого из моих учеников, — отозвался Фа Хи.
— Мой предок Дэлгэр проявил милость,
оставив твой монастырь нетронутым на завоёванной им территории, —
сурово проговорил каган. — И теперь вы отплатили за эту милость,
оказав приют злейшему врагу каганата — мятежнику Сунь Ливею,
который...
— Это ложь! — вопль вырвался у меня
сам собой.
Каган, казалось, окаменел от такой
дерзости. Фа Хи едва слышно простонал:
— Замолчи, наконец...
По рядам приближённых кагана снова прокатился ропот, который тут
же стих. Но наступившую тишину нарушил свист меча, и, не успев
понять, что происходит, я растянулась на каменном полу. А
оттолкнувший меня Фа Хи поймал чуть не переполовинивший меня клинок
в цепи, опутывавшие его запястья, и выдернул его из руки главаря
халху. Тот заревел и попытался ударить моего учителя, но Фа Хи с
лёгкостью увернулся, продолжая оставаться между мной и
рассвирепевшим монголом. Но тут прозвучал грозный окрик кагана, и
главарь упал на одно колено, прижав согнутую руку к груди и склонив
голову. Благодарно глянув на Фа Хи, я поднялась на ноги.
— Прости моего ученика... — начал Фа
Хи, но каган только махнул рукой и сурово обратился ко мне:
— Ты смеешь утверждать, юнец, что
произнесённые мною слова — ложь?
Фа Хи явно собирался вмешаться, но я
не дала ему такой возможности:
— Тебя ведь там не было, так как твои
слова могут быть ложью или правдой?
— Тогда обвиняешь во лжи моего
темника[1],
Бяслаг-нойона[2]? — каган кивнул на
коленопреклонённого главаря.
Фа Хи снова попытался заговорить, но
каган махнул рукой, чтобы он замолчал, и тогда учитель мысленно
обратился ко мне:
— Попроси прощения и не говори больше
ничего, или погубишь себя окончательно!
Может, и правда следовало вести себя
осмотрительнее. Но чванливые варвары убили моего Вэя... и многих
других, и, кроме ярости, я не испытывала ничего.
— Если он утверждает, что тьяньши
принял этого вашего Сунь Ливея, как дорогого гостя, и этим
оправдывает нападение на монастырь, то да. Я обвиняю его во лжи, в
беспричинном осквернении чужой святыни и смерти невинных. Я
призываю на его голову гнев всех существующих богов и обещаю, что
это злодеяние не останется безнаказанным. Ровно через год в этот
самый день он отправится на высший суд, который не признает никаких
оправданий и бросит его в море адского огня, в котором он будет
жариться вечно!