Отвратительное место. Зато без жары и давящих стен.
После монотонной езды по душным однообразным улицам, полных
народа, я наслаждался прохладным воздухом и относительным
простором. Да, воздух пованивал мочой, а простор разливался среди
грязи и нищеты, но ведь за все надо платить, да? К тому же, Столбы
экономили мне время. Вместо того, чтобы делать крюк по приличным
районам города, я здорово срезал путь через его гнилое нутро. А
обоняние можно и приглушить.
Внезапно дорогу мне преградила сгорбленная старуха, с ног до
головы замотанная в хламиду грязно-бурого цвета. Ветхая ткань
скрывала ее почти полностью, так что понять, что передо мной
женщина, я смог только по голосу — слабому и надтреснутому.
— Благородный господин, — донеслось из разбавленной сальными
прядями волос темноты под капюшоном, — Не откажи в ничтожной
милости жалкой калеке.
Старуха сжалась и замерла в низком поклоне. Я молчал.
Убедившись, что ее не собираются прогонять или бить, женщина
заговорила вновь.
— Мои глаза почти слепы, а тело немощно и больно. Подай на
пропитание бедной женщине, благородный господин. Без тебя я не
доживу до следующего рассвета.
Озвучив свою просьбу, нищенка вновь замолчала, сгорбившись еще
больше и робко протянув руку за подаянием. На меня она по-прежнему
не смотрела.
Я потянулся к кошельку.
— Возьми, добрая женщина, — сказал я, опуская горсть меди на
сухую ладонь, — Но я вовсе не благороден. Я всего лишь егерь из
простой семьи.
Мои слова возымели неожиданный эффект. Старуха вдруг отдернула
руку, отпрянула, словно я был чумным. Монеты повалились в грязь.
Несколько наблюдавших за нами нищих подались вперед, но подойти не
решились, лишь сверлили поблескивающий в грязи металл жадными
взглядами.
— Во имя Лун Провозвестных, нет… — прошептала женщина, делая шаг
назад. Я озадаченно нахмурился, а старуха отступила еще,
подскользнулась и рухнула наземь, беспомощно растопырив руки.
Хламида задралась, обнажая бледные голени, а капюшон спал с
лица.
Стало понятно, почему несчастная куталась в ткань.
Как картофелину, слишком долго пролежавшую в погребе, дряблую
кожу старухи густо покрывали “глазки”. Они чуть пульсировали каждый
в своем ритме и слизисто поблескивали под тусклым светом больного
бледного Очага. Из центра каждого “глазка” торчало короткое, с
ноготь, гнилостно-зеленое щупальце. Щупальца непрестанно
извивались, шарили в смрадном воздухе, напоминая голодных червей, в
поисках пищи высунувших пасти из сырых нор.