Остальные женщины вразнобой начинают громко говорить про меня
что-то ужасное. Бабулька у окна тихо плачет. Меня бросает в жар от
дикого стыда. Я открываю воду, пытаясь смыть чёртову блевотину, но
бывшие яйца резиновой пробкой закупоривают слив. Под аккомпанемент
осуждающего гула голосов я судорожно соображаю, что делать.
Вода льётся, грозя перелиться через край чугунной почерневшей
раковины. Я пытаюсь завернуть кран, но его заело. Ааа! Старая
железяка упорно не собирается сдвигаться ни на миллиметр! Громкий
голос девки с ближайшей кроватки бьёт по ушам, а когда на меня
кричат, я совсем соображать перестаю.
- Можно потише? - вежливо прошу я девку.
- Потише ей! Наглая какая! Понабирают тут не пойми кого! -
увеличивает звук девка, - Ой, женщины, что ж она делает-то!
Раковина до краёв уже! Кран-то поверни, дура деревенская!
Но я не могу уже даже попытаться сладить с чёртовой железякой,
потому что мои руки дрожат, в голове шумит, мои щёки горят так, что
я чувствую, как пульсирует прилившая к ним кровь. Я тупо смотрю,
как вода неумолимо подбирается к краям раковины. Вот сейчас, сейчас
она перельётся через край и весёленьким ручейком побежит по
палате.
Чья-то рука ложится поверх моей дрожащей лапки, аккуратно
снимает её с крана и легко закрывает его. В обратную сторону. Я
смотрю на дрожащее озерцо в раковине, боясь поднять глаза на своего
спасителя.
- Спасибо, Сергей Владленович, а то думали, всё, потонем тут, -
о, какой мягкий и прямо сладкий голос у всё той же девицы.
Я догадываюсь, кто это, Сергей Владленович; он стоит совсем
рядом, краем глаза я угадываю блеск всё того же фонендоскопа. Но
проверять желания нет. Провалилась я и на этой работе. Не поднимая
глаз, я обхожу владельца фонендоскопа и выбегаю в коридор.
- А кто убирать будет? - несётся мне вслед слаженный хор.
Не знаю я, кто. Точно не я. Мне ещё на автобус до Москвы успеть
надо. Потому что в этом городишке вокзала точно нет. А другую
ночёвку я на сегодняшнюю ночь уже не найду.
В коридоре довольно пустынно, лишь неторопливо прохаживаются
редкие больные. У кого-то забинтованная рука на перевязи, кто-то с
трудом шкандыбает на костылях, бережно держа перед собой
перебинтованную ногу.
Рядом с моей палатой позора гремит ведром пожилая женщина. Я
резко останавливаюсь, едва не опрокинув ведро. Женщина вскидывает
на меня глаза, явно собираясь осчастливить парочкой ласковых, но я
опережаю её, рассыпаясь в извинениях.