Он говорил спокойно, ничуть не волнуясь, как человек, уверенный
в своей правоте. Сраженная его словами августа не могла поверить,
что это произошло наяву.
Аэций приказал своим букеллариям убить Констанция Феликса?!
Причина у него имелась, отрицать это было бессмысленно. Как
только Констанций Феликс узнал про злосчастное письмо, которое
Аэций написал Бонифатию, он потребовал провести расследование и
наказать виновного. Августа поручила Аэцию по возможности мирно
уладить разногласия с Констанцием Феликсом. И вот как он уладил?
Убил не только Констанция Феликса, но и его беременную жену.
Неужели у него не дрогнула рука?
Петроний Максимус что-то сказал, но Галла Плакидия не услышала.
Перед мысленным взором стоял Аэций. Но не тот, что прежде –
статный, озаренной спокойной улыбкой, так похожий внешне на её
первого мужа короля Атаульфа. А с искаженным злобной гримасой
лицом, вонзающий в беременную женщину копье…
– Виновные будут наказаны, но и вина должна быть доказана, –
изрекла она, не узнавая собственный голос, таким он стал
безжизненным и жестоким. – Император Феодосий потребует у нас
объяснений из-за убийства Констанция Феликса. Поручите
расследование надежному человеку. И пусть соберет улики более
веские, чем слова умирающей, разглядевшей кого-то под маской.
– Такой человек имеется, – любезно заверил префект претория,
всегда старавшийся угодить августе. – Он давний знакомый Аэция, и
тот ему доверяет. Но, боюсь, для расследования могут понадобиться
особые полномочия…
– Назначьте его начальником стражи. Надеюсь, этих полномочий
достаточно? – надменно перебила Галла Плакидия.
– Вне всяких сомнений, – ответил Петроний Максимус, кивнув даже
полами своего великолепного одеяния.
431 г. Начало осени. Придуанайская провинция Норик.
Западная Римская Империя
Аэций переступил через чье-то мертвое тело и ринулся на подмогу
запястнику, на которого наседало сразу трое врагов. Одного
оттолкнул щитом, другому вспорол живот и добил уже на земле.
Разгоряченный боем он не чувствовал ни усталости, ни боли. В жилах
от напряжения гудела кровь. Ладонь, присохшая к рукояти меча,
онемела, но сердце Аэция было спокойно. Уверенность в скорой победе
придавала ему сил.
К закату от нескольких сотен восставших норков осталось лишь
усеянное трупами поле. В небе над ними кружило зоркое вороньё,
недовольно каркая на собиравших трофеи римлян.