— Я бы приехала раньше, если бы знала, как плохи дела, — тихо,
но твердо произнесла, приближаясь к гробу. Отчим вскинул голову.
Пухлые губы Саймона недовольно изогнулись, а в серых глазах
мелькнула злость.
— Не будем устраивать концерты на кладбище, дочка, — миролюбиво
попросил отчим. Мне хотелось крикнуть, что он гад. Самый последний
гад! И я ему не дочка! Но ради мамы промолчала.
Если бы я не решилась покинуть монастырь, а продолжала ждать
призрачного вызова, то даже проститься бы не успела с родным
человеком.
Мама словно спала, такая красивая и бледная. В мою память
навсегда впечатался ее мертвый образ, стирая веселую, энергичную
женщину. Плакала я молча, медленно стирая слезы, пока закапывали
гроб. Сжимала зубы до скрипа, чтобы не закричать. Спасибо Фанни, ее
поддержка давала сил вынести испытание.
Саймону пришлось держаться рядом со мной, чтобы общество не
осудило бессердечного отчима. Если он думал, что я уступлю мое
законное право на наследство, то ошибался. Дом, в котором он жил,
принадлежал мне как единственной представительнице рода графа
Бредфорда.
Пока я оставалась флер, отчим был моим опекуном и мог
распоряжаться любыми вкладами, кроме отложенных на мою свадьбу,
домом, мамиными драгоценностями. Как только я выходила замуж, то
все права передавались моему супругу. Отчим был далеко не дурак, он
продолжал изображать любящего «папочку» и прощупывать почву.
— Миранда, дочь моей любимой, умершей жены. Амелия мечтала
видеть тебя невестой Создателя, — нагло врал Саймон, изображая
добренького отчима при гостях, собравшихся проводить в последний
путь мою маму, — Но я хотел бы спросить у тебя. Чего хочешь ты?
Если выйти замуж за благородного флерона, то я буду только рад
увидеть счастье в твоих глазах и вручить твою руку жениху.
Как же я его ненавидела. Саймон говорил с улыбкой, а в глазах
плескалась злость. Отчим ясно давал понять: только попробуй выбрать
второе и я сотру тебя в порошок. Рядом раздавались шепотки
соседушек.
— Амелия прожила с самым благородным флероном, жаль, что
недолго.
— Как же повезло ее дочке, она должна руки ему целовать за такую
заботу.
— Какой мужчина! Красивый, добрый.
Внутри поднималась волна праведного гнева, щеки опалило огнем.
Воспитание сдерживало возмущенный порыв. Я так сильно сжала кулаки,
что ногти впились в кожу.