Отец отчего-то надолго замолчал, и маменька,
не выдержав, спросила:
—
Так как вышло, что о Марье никто до сих пор не знает, и почему Маша
не стала официальной фавориткой, раз у венценосной четы все было
так плохо?
Отец посмотрел на нее долгим взглядом и,
снова уставившись на медальон в своих руках, ответил:
—
Все было не так просто… Не для Маши. Дело в том, что императорской
чете, тогда как раз сделали удивительный подарок, редчайший
эликсир, что изготавливают только в далекой Индии. Как и у всех
магически одаренных людей, у императоров могло быть не более
двух-трех детей от одной женщины. После гибели царевичей осталась
только Лизавета и все сильно переживали по этому поводу. А этот
эликсир… Считается, что он может дать женщине возможность
забеременеть и родить магу еще одного-двух детей…
Маменька вскрикнула. Видимо, уже все поняла.
Я же продолжала хлопать глазами и ждать разъяснений.
—
…На царя тогда сильно насели, да и царица решила сделать
определенные шаги навстречу мужу. В общем, она забеременела.
Разумеется, фрейлины узнали об этом первыми. Тогда Маша ко мне и
прибежала. Сказала, что не желает разрушать семью и быть камнем
преткновения. Я предложил найти хорошего человека и выдать ее
замуж. На что она, заливаясь слезами, сообщила, что не видит себя с
другим мужчиной и хочет посвятить себя Богу и уйти в монастырь. Я
долго пытался ее переубедить, но такие желания игнорировать нельзя.
Вот и отправил в Казанский Богородицкий монастырь. Решил, что
постриг все равно дело небыстрое, пусть побудет в тиши и уединении,
а там, может, одумается. Царь пытался ее на полдороге развернуть,
но Маша лишь пожелала ему счастья и отправилась дальше. Никто тогда
не знал, что она тоже беременна, а она и не сказала, даже в письмах
ни разу не упомянула. Я смог к ней вырваться только в ноябре, а
когда приехал, узнал, что она умирает — послеродовая горячка. —
Отец прижал ладони к глазам, стирая набежавшие слезы, но быстро
взял себя в руки и продолжил: — Меня тогда к ней пустили
попрощаться, а она сразу о дочке просить начала. Чтобы я ей имя
свое дал и царю ничего не говорил. «Не нужно вносить в его жизнь
новый разлад, у них ведь тоже скоро ребеночек родится, да и много
ли в том чести, чтобы быть незаконнорожденной? Пусть даже и царской
крови. Не хочу я для нее такой судьбы! Поклянись мне, брат!
Поклянись, что о тайне ее рождения никто не узнает, а ты мою
девочку своей дочкой объявишь! Поклянись!» — после этих слов отец
снова приложил руки к глазам. В наступившей тишине мы с маменькой
сидели, как пришибленные, и не могли вымолвить и слова. — Я
поклялся. Не мог не поклясться. Она ведь умирала… У меня на руках
умирала… Я тогда спросил, как она дочку назвать хочет, а она
отчего-то заплакала. Тогда я предложил Машенькой назвать в ее
честь. Она головой замотала и попросила, чтобы только не Машей, не
нужно ей мамкину судьбу таким именем приманивать. Уж если так хочу,
то лучше пусть Марьей будет, имена разные, а звучание схожее. В тот
же день Машенька и умерла… Я тогда не знал, что мне делать с
маленьким визжащим комочком, что мне вручили монахини. Не знал, как
смотреть на этого ребенка и не винить его в смерти любимой сестры,
не знал, как сказать, что теперь это моя дочь, не знал, как, не
нарушив клятву, признаться собственной жене, что вовсе не отец
этому ребенку. Вот и сказал, что ребенок мой. Я позже попытался все
как-то объяснить, но ты меня и слушать не стала. Не знаю, как уж и
простила…