– Ты что, еще не понял! Видеть тебя
противно!
– Но ты сам приказал явиться, мой
принц… – выдохнул Рэми и невольно отшатнулся, когда Миранис шагнул
к нему. Боится? Больше не доверяет так слепо, как раньше? Мысль
пришла и ушла, навстречу ей поднялся страх: Рэми покачнулся наверху
лестницы, и Миранис неосознанно потянулся к нему. Удержать! И
вздрогнул, когда Рэми вновь отшатнулся, шагнул назад, посмотрел
удивленно и… полетел вниз.
– Рэми! – выдохнул Миранис.
Удивление в темных глазах, мягкая,
такая знакомая улыбка на пухлых губах, и время остановилось…
Миранис сам остановился, в ужасе замер, не в силах даже призвать
собственной силы… и когда Рэми, наконец, долетел, перекатился по
полу, застыл, сломанной куклой… сбежал по лестнице, упал рядом на
колени, уже почти позвал Тисмена.
Но Рэми вновь отшатнулся, сел на
полу, прохрипел:
– Все хорошо, мой принц, – хоть в
глазах его плескались боль и страх.
Паршиво… паршиво от этого страха. И
от сжавшей горло совести. И от понимания, что еще недавно Рэми
таким не был. До первого удара. Только исправлять теперь это как?
Да и можно ли исправить!
– Проваливай в свои покои! – приказал
принц, поднимаясь. – В таком состоянии ты ни на что не годен!
Вообще теперь ни на что не годен! И
благодаря кому? Но совесть пролепетала что-то и заткнулась, а глаза
начала затмевать темная пелена. Как та, несколько дней назад. И
отчаянно боясь, что он вновь сорвется, Миранис добавил:
– Проваливай… я позову Кадма. И не
показывайся мне до утра на глаза…
Твой хариб… он тебя исцелит…
тогда и вернешься… но вслух Миранис этого не сказал. Поднялся,
посмотрел хмуро на удивленного Рэми, и повернулся к дверям из
коридора… плохо… боги, как же плохо! Что же он творит-то? Сегодня
напьется, от души, успокоится, проспится, глядишь, и это
раздражение уйдет… а потом… а потом надо будет что-то с этим
делать.
Рэми на памяти Мираниса никогда и
ничего не боялся. Теперь боялся… до ужаса. Своего принца.
И в этот день ваза, полетевшая в
стену, вдруг развалилась на две аккуратные половины. Миранис
выдохнул, опустился на колени, коснулся тонко вырезанного ажура и,
глядя на порезанные пальцы, понял вдруг, что натворил. В этот мир
Рэми, сам того не сознавая, тоже порезал ему осколками, только не
руку, а душу. Глубоко, болезненно.
«Явишься ко мне утром».