— Вашу мать, с кетгутом дай.
Затем осторожно выделил сам пузырь из
серозной оболочки, выложил его на приготовленную плошку. Когда я
начал гемостаз оставшейся полости, мне сообщили испуганным
голосом:
— Сергий Аникитович, митрополит
дышать перестает.
Я похолодел.
— Давайте быстро, как я учил, маску
на лицо — и дышать!
Дрожащими руками мой ученик начал
качать мешок.
— Какой пульс, — крикнул я.
— Пока один раз на счет «сто» один —
«сто два».
Так, наркоз у нас прекращен, дыхание
пока искусственное, я ушиваю операционную рану, оставляю стерильные
холщовые тампоны — увы, резиновых дренажей пока нет.
А теперь дышать и дышать — увы,
никаких стимуляторов дыхательной и сердечной деятельности у меня
нет. Вдруг мне показалось, что впалая грудь митрополита слегка
поднялась не во время сжатия мешка.
— Георгий, погоди, не качай!
И на наших глазах Антоний вздохнул
сам, затем еще раз, я проверил пульс, который был, по моим
прикидкам, уже шестьдесят в минуту.
Постепенно больной порозовел —
видимо, артериальное давление немного поднялось. И, похоже, наркоз
перешел уже в постнаркозный сон.
Я, в насквозь мокром халате, взял
плошку с пузырем, разрезал пузырь скальпелем и вылил содержимое в
баночку. Развернув его, я увидел большой пролежень во входе в
пузырный проток. Да, еще немного — и перитонит старику был бы
обеспечен. Мои же ученики с удивлением впервые в жизни смотрели на
желчные камни.
Когда я вышел из операционной, на
меня уставились колючие взгляды нескольких сановитых монахов.
— Пока все хорошо милостью божьей, —
сказал я, — все, что нужно, сделал. Теперь надо только молиться
Господу, чтобы даровал нашему митрополиту выздоровление.
Пришлось проявить настойчивость,
поскольку митрополита не хотели оставлять у меня. Но с этим
решилось очень просто — я сказал, что в таком случае за все
последствия подобного действия будет отвечать тот, кто это решил, и
все монаси сразу потупили свои взоры. Так что, оставив несколько
человек для ухода и присмотра, все остальные разъехались по своим
местам обетованным. Я же остался наблюдать за все еще спящим
митрополитом. К сожалению, доверить кому-либо наблюдение я еще не
мог. И мне предстояла бессонная ночь. Антоний долго не просыпался,
но все же он наконец открыл глаза и первым делом, болезненно
скривясь, прошептал: