Не
соврала повитуха, все, что мог, Морей сделал. И связка одолень-травы висела над
полком, и колун-траву в теплом молоке давали пить. И все наговоры повторил он
за эти долгие часы не по одному разу. И Макошь с сестрами рожаницами-суженицами
молил как мог. Но повернулось дитя ножками и застряло. Привязывала повитуха
Добронегу к печному воронцу, обмазывала живот сырым тестом, заставляла голосить
благим матом и вопила вместе с ней, кидала под полок нож, чтобы тот разрезал
боль. Ничего не помогало.
-
Крепись, Морей, - выглянула она в предбанник, где ему полагалось ждать. –
Заберет Мара твою Добронегу. И детку заберет. Крепись.
- Дай
мне войти! – потребовал он, вцепившись в плечо повитухи. – Пусти меня к ней!
- Что
ты, нельзя! – запричитала та, но Морей не слушал. Отпихнул и вошел в баню.
Добронега
лежала на полке в одной рубашке, мокрой от пота. Распущенные волосы спутались и
слиплись, лоб блестел от испарины. Лицо осунулось, закрытые глаза обвело
черными кругами, губы обметало белой пеной. По огромному животу волнами
пробегали судороги, и тогда роженица глухо и бессильно стонала.
Словно
ножом разрезало Морея от боли – тем самым, который должен был разрезать боль
Добронеги. Дыхание смерти уже коснулось ее лица - уж он-то хорошо это знал.
-
Выйди! – приказал он повитухе.
-
Нет, нельзя! – снова запричитала та.
-
Выйди! – рявкнул, сопроводив такими словами, что старуху ветром сдуло.
Встав
на колени, Морей поцеловал жену в мокрый лоб, провел по волосам… и сделал то,
что было запрещено-заповедано. Сложил пальцы в знак, призывающий Макошь и
Марену. Только один раз в жизни дозволялось ведуну обратиться к Великим матерям
– и этот раз для него пришел.
-
Великая Макошь, Мара-Марена, не забирайте мою любимую!
И
повеяло ветром с двух сторон – теплым и холодным. Там, где они столкнулись,
заструилось марево. А за ним появились два женских облика: светлая мать Макошь
и чернокосая статная Марена.
Закружилась
голова, зазвенело в ушах, потемнело в глазах. Стало трудно дышать, но Морей из последних
сил стиснул пальцы, чтобы не разомкнуть невольно знак своего зова.
-
Нет, Морей, - сказала Марена, и ледяной зимой отозвались ее слова. – Она уже на
пути в навь. Никто не может вернуть ее, даже мы. Оставь мертвое мертвым.
- Но
девочка еще жива, - возразила Макошь.