Наконец,
Варлаам, кажется, остался вкусом похлебки доволен: подул на ложку,
причмокнул, прикрыл глаза.
– Ты, инок,
поешь! – сказал он Максиму и сунул ему ложку в руку. Тот
попробовал, и тут же в нос ударила смесь пряных трав, а крупа едва
не растаяла на языке. Невольно он потянулся за новой ложкой каши,
но получил несильный шлепок по руками от Фрязина.
– Куда,
кутья, поперед старших! – буркнул он, впрочем, добродушно, и сам
зачерпнул из котелка ложку с горкой. Стали есть молча, только
изредка похваливая.
– Сдается
мне, врешь ты все, кутья, – начал вдруг Фрязин безо всякого
вступления. – Никакой ты не Заболотский. А если и Заболотский, то
точно не сын Романа Семеныча. Его вся семья убита была в опричнину,
я слышал.
– Меня дядя
спас, Матвей Семенович, – ответил Максим неохотно. – Я у него
гостил, отец к нему то и дело кого-нибудь из нас погостить
отправлял, потому что, дескать, дядя человек одинокий, не с кем ему
и словом перемолвиться. Вот я неделю у него пожил, а потом повез
меня дядя назад – а там опричные нашу усадьбу жгут. Ну, и увез он
меня обратно, назвал своим сыном, жил я у него.
– Где ж он
сейчас? – спросил отец Варлаам.
– Тоже в
монастыре, под Зубцовом, – ответил Максим. – У него какая-то тяжба
была с опричным из-за деревни, и до того он боялся, что на него
опричный нашепчет и отправит в застенок, что отдал ту деревню в
монастырь, и сам туда же спасаться ушел. Ну, и мне тоже тогда
деваться стало некуда.
– Не своей
волей, стало быть, ты в монахи-то пошел, – прокомментировал отец
Варлаам, а затем достал из внутреннего кармана рясы объемную флягу,
приложился к ней, крякнул, вытер губы рукавом.
– Ну, мог
не пойти, – Максим пожал плечами. – Тогда пошел бы по миру, другого
имения у дяди не было, а отцовское-то все отнято, да и никто б мне
его не отдал – я ж ничем не докажу, что я его сын.
– А ты
знаешь, кстати, где отец твой служил? – спросил Фрязин.
– В
Посольском приказе, – ответил Максим. – Он с посольством в Англию
ездил.
– Ну,
потом, да, кажется, в Посольском… – проговорил Фрязин.
– А ты что
же, отца моего знал? – спросил Максим, впившись во Фрязина глазами.
Ему очень хотелось узнать, каков он был, отец. Сам он уж плохо его
помнил, а дядя мало рассказывал. Помнил он, что отец был дородным,
с густой русой бородой, с зычным голосом. Говорил обстоятельно, и
по целым дням что-то писал в светлице, которую он называл
заграничным словом «кабинет». Должно быть, переводил «Смерть
Артурову». Много труда у него, кажется, на это ушло, и весь бы этот
труд погиб, если бы не дал он почитать черновик брату Матвею.
Он-то, Матвей Семенович, и отдал эту книгу Максиму, когда тому
исполнилось уж двенадцать, и он выучился грамоте.