Помимо случайно или нет раскрытой правды, невинный по звучанию и
форме ответ аббатисы показался Фице зловещим предупреждением.
До сих пор ей, испытавшей в жизни немало несчастий, не
доводилось верить в силу молитв. Но если в её устах древние слова
оставались просто словами, а время на их произнесение — потраченным
зря, то аббатиса, похоже, пользовалась ими, будто оружием. Хотелось
смириться и слушаться её, будто родную мать, а не юную девушку,
увиденную впервые минуты назад.
По спине Фицы прошёл холодок, несмотря на соболью шубу, которую
она так с себя и не сняла. Впервые она подумала, что поставленная
задача может оказаться ей не по силам, а возвращение — омрачённым
ожиданием непременного наказания, потерей герцогского доверия, а
может, и места, ставшего домом.
— Не стоит так волноваться, — сказала аббатиса, будто услышала
каждую её горькую мысль. — Боги мудры и не дают испытаний не по
силам. Побеседуем пока по душам.
Фицу усадили в мягкое кресло, угостили чаем с мёдом и сладкими
ватрушками, расспросили о тяготах поездки, домашних и столичных
новостях.
Всеблагая Брындуша заняла место напротив, допрос, названный
разговором по душам, вела плавно, неторопливо. С её юного лица не
сходила добрая улыбка, глаза светились любопытством и вниманием к
собеседнице. Аббатиса, стегнув кнутом для острастки, протянула
пряник и недвусмысленно требовала от него откусить.
Фица не спорила, пила чай, да и выпечка оказалась диво как
хороша — лучше герцогской, мягче. Комплименты оставшейся безымянной
сестре, потрудившейся на кухне ради их вкусного чаепития, Фица не
поленилась повторить трижды.
«Ах как вкусно!» — говорила она про себя, откусывая кусочек за
кусочком, и смотрела аббатисе в глаза, повторяя то же самое
вслух:
— Ах как вкусно! И это простой хлеб без молока и яиц, какие ваши
сёстры кудесницы!
Кому расскажи — Всеблагая Брындуша отнеслась к посланнице
герцога со всем радушием, принимала у себя, будто не имела иных
дел, кроме как встречать незваных гостей за несколько дней до
Рождества Христова.
Фица всё пила чай, улыбалась, кивала, рассказывала всё, что
просили, и терпеливо ждала, когда трехсотлетней деве-ведунье,
носящей титул великой княгини, надоест играть в равную низкородной
любовнице герцога, и она закончит допрос. Ни одной лишней мысли
Фица не допускала, так что если читали её, будто книгу, то не нашли
бы в её голове иных слов, кроме тех, которые слетали с её
языка.