Похоже, тетя Люба сегодня опять из неё навьюченного верблюда сделает. Малины со смородиной просто завались, не говоря уж про ранетки с вишней. Хотя дотащить пару ведер с рюкзаком - не сложно, на крайний случай можно Лёшку с Мишкой вызвать, главное, чтобы тетя Люба заготовки делать не припрягла, а то с неё станется.
С близкими Любовь Геннадьевна не церемонилась: как одаривала щедро, так могла и припрячь по полной программе. Не то, чтобы Алёна была против, просто возня с банками навевала скуку, единственное, что спасало - разговоры с Любовь Геннадьевной.
Глазкова обожала их посиделки, наполненные юмором, теплом и той степенью откровенности, какая бывает только у близких людей. Как они к ней пришли, Алёнка и сама недоумевает.
Кажется, вот ещё совсем недавно боялась даже лишнее слово сказать. Каждый ее визит в дом Шуваловых был настоящим испытанием. Любовь Геннадьевна всегда так смотрела, будто насквозь видела, а уж эти ее вопросы, вгоняющие Алёнку в ступор, и вовсе заставляли изрядно понервничать.
Врать ужас, как не хотелось, но и правду сказать было страшновато, вот и приходилось крутиться ужом на раскаленной сковороде.
Поначалу Алёнка старалась в гостях долго не задерживаться. Поздоровавшись, сразу же сбегала к Джиму с Гретой. Но Любовь Геннадьевна быстро просекла ее тактику и стала настойчиво зазывать на чай. Деваться было некуда и Алёнка, боясь, обидеть, на свой страх и риск соглашалась.
Как ни странно, несмотря на неудобные расспросы, беседа с Любовь Геннадьевной была оживленной и интересной, и как-то постепенно, потихонечку - помаленечку превратилась в дружескую.
Подозрительные вопросы ушли, Аленка перестала бояться, расслабилась, а вскоре и вовсе почувствовала себя в доме Шуваловых свободно и легко. Шутила с Анатолием Николаевичем, помогала Любовь Геннадьевне, те в свою очередь в долгу не оставались - баловали ее в меру своих сил и возможностей. Вот и сегодня Любовь Геннадьевна только из-за Алёнки провела все утро у плиты.
Глазкову такая забота и внимание трогали до глубины души, и в то же время стыдили. Несмотря на то, что она искренне полюбила Борькиных родителей, все же не могла не признать, что сблизилась с ними отнюдь не по доброте душевной, а преследуя вполне себе конкретную цель.
Эту цель она смущалась озвучить даже самой себе, так как попахивала она, по Аленкиному мнению, чем-то нездоровым. Но, как ни старалась Глазкова, ничего не могла с собой поделать. Мало ей вдруг стало, катастрофически мало Борькиных писем. И что самое парадоксальное, чем больше он ей открывался, чем больше она про него узнавала, тем больше ей его надо было.