– Нет, дружище, прости, не поеду, – после недолгого молчания
произнёс Горчаков, – хватит скитаться, я же русский человек, и хочу
в России жить!
– Так ведь и я не турок, Николка! – воскликнул Савелий, но вдруг
оборвал себя, печально посмотрел на друга, – Нет, не уедешь ты
никуда, зря я тут соловьём разливаюсь… Знаю тебя, ты если что
решил… Всё, хватит, давай расходиться, а то комендантский час
скоро.
Они поднялись из-за стола, да так и стояли, словно уже были на
разных берегах. Обняться мешала то ли обида, то ли осознание эти
самых берегов. Наверное, если бы знали друзья, что никогда они
больше не увидятся, и даже не узнают о судьбе друг друга, то,
может, и попрощались бы искренне, по-русски, троекратно
расцеловавшись, со слезой. Но не дано никому знать то, что
случится, и какая судьба поджидает тебя за поворотом.
– Я тут пока не уеду, сюда буду вечерами заходить, заглядывай и
ты!
– Конечно, Савка, конечно, загляну, увидимся ещё!
Они разошлись в разные стороны, не оглянувшись и не посмотрев
друг другу вслед. И никто из них не заметил, что вместе с ними
выскочила на улицу тёмная фигура в дрянном пальто с потёртым лисьим
воротником. Не видели, как эта фигура обтиралась возле их столика,
внимательно прислушиваясь к разговорам, особенно чутко реагируя на
слова «мандат», «товарищ Горчаков», «комиссарам служить».
Не теряя Горчакова из виду, владелец лисьего воротника, махнул
рукой, и к нему присоединились две такие же тёмные фигуры. Они
догнали Николая, набросились на него, ударили по голове и потащили
в темноту.
Натан Ройзман, бывший торговец, а ныне – запуганный старый
еврей, переживший в своё время два погрома, отлепился от тёмного
угла подворотни, куда успел юркнуть, чтоб его не заметили эти
страшные чёрные фигуры. Он побежал, пригибаясь, к своему дому, до
которого оставался целый квартал. Нет, нет, Натан ничего не видел,
он просто спешил домой, к своей Циле, чтоб успеть до начала
комендантского часа! И старался стереть из памяти нелепого, хромого
человека со скрюченной рукой, на которого навалились эти трое. Нет,
не его, это, Натана, дело! Ой, вэй, скорее домой, как же холодно и
страшно на тёмной вечерней одесской улице в январе 1920-го…
Сегодня – большой праздник! Приехали из далёкого Свердловска
погостить дочь с мужем, старшим лейтенантом-лётчиком. Как
оказалось, Леночка (теперь уже Караваева) наконец-то забеременела,
была аж на седьмом месяце. Они не сообщали заранее – беременность
была тяжёлой, боялись потерять ребёнка, но сейчас всё наладилось, и
врачи разрешили даже поехать в Одессу: Лена очень соскучилась по
родителям, по любимому городу. Андрей получил отпуск на службе, и
они прикатили. Кроме возможности просто увидеться, предстоял важный
разговор, на который по приезде намекнула дочь.