Лидию Гавриловну прервал стук в дверь
секретаря Кошкина: посетительница, которую они так ждали, пришла
минута в минуту.
— Я знаю, что полиция провела
расследование, но все же Александра Васильевна хотела бы провести и
свое. И спросила, не могу ли я посодействовать… Право, я ничего ей
не обещала, решение оставила за вами. И осмелилась обратиться к вам
только потому, что у Александры Васильевны и впрямь есть некоторые
сведения, которыми она хочет поделиться именно с проверенным
человеком – не со всей Петербургской полиций. Я же сказала, что вам
она может довериться всецело.
Кошкин был удивлен, что, пригласив
посетительницу и представив их друг другу, Лидия Гавриловна
участвовать в беседе отказалась. Распрощалась и ушла. Кошкин же на
ее место на софе предложил сеть этой даме, Соболевой, и постарался
сосредоточиться на разговоре.
* * *
Даме было около тридцати на вид.
Может, больше, может, меньше – у женщин ее типа Кошкин всегда с
трудом определял возраст. Худощавая, с острыми скулами, тонким, но
крупным с горбинкой носом и копной черных кучерявых волос под
маленькой скромной шляпкой. А еще с томными, выразительными
глазами, по которым Кошкин всегда безошибочно узнавал
представителей одной-единственной нации. Не очень-то уважаемой в
Российской империи, но сам он, повидав к тридцати шести годам
разных людей всяких сословий, давно уж знал, что по нации о
качествах человек судить нужно в последнюю очередь.
Что же касается женщин, то их, будучи
даже фактически несвободным мужчиной, Кошкин (не мог ничего с собой
поделать) оценивал по одному единственному критерию. И Александра
Васильевна была, прямо сказать, женщиной невзрачной. Совершенно
невзрачной. И ее невообразимо скромный наряд, черный и траурный,
это только подчеркивал. Право, если бы не знал, что сия дама из
банкиров Соболевых, принял бы ее за горничную в семье среднего
достатка.
Манера себя держать, вести разговор и
все больше смотреть в пол, лишь изредка поднимая свои большие
темные глаза в поисках одобрения да поддержки, тоже не выдавала в
ней принадлежности к семье банкиров.
Разве что речь ее была совершенно не
похожей на разговор горничной: голосок оказался хоть и робким, но
мелодичным и совершенно девичьим, а произношение грамотным,
обремененным непростыми словесными оборотами.