Шкатулка королевы - страница 4

Шрифт
Интервал


На мгновение графиня обратила на короля взгляд чёрных с янтарными всполохами глаз.

Всего лишь краткий миг - но и этого было достаточно, чтобы взгляды встретились и вспыхнули огнём тщательно скрываемых чувств.

Людовик молча кивнул и тут же прошёл вперёд, стараясь не вызвать своим поведением пересудов у публики, привычной к искреннему изъявлению чувств только на подмостках театров, но никак не у дверей в покои тяжелобольного.

Приглушённые голоса и шум расступающейся толпы у него за спиной, заставили короля обернуться. Королева-мать спешила к нему с решительным и одновременно скорбным выражением на усталом лице, бледность которого ещё больше подчёркивала чёрная вуаль.

Прибыв во дворец кардинала задолго до приезда Людовика, Анна Австрийская провела несколько часов в томительном ожидании новостей о состоянии больного.

- Луи, мой мальчик! - негромко заговорила она, близоруко всматриваясь в лицо сына. - Наконец-то вы приехали! Он совсем плох.

- Меня это очень печалит, матушка, - стараясь не отводить взгляда от её блестящих глаз, король говорил с почтением, но в его голосе сквозило желание оборвать ещё не начатый разговор.

- Он заговорит о завещании, - прошептала Анна Австрийская, пренебрегая тем, что обсуждение заботившего её вопроса было неприятно её сыну, и не обращая внимания на то, что все, кроме неё, смиренно дожидались официального приветствия короля.

- Я всё уже решил, - холодно ответил Людовик, отстраняясь от матери.

Прежде чем войти в личные покои, он обратился ко всем присутствующим, при этом глядя только на Олимпию де Суассон:

- Дамы и господа, я благодарю вас за то, что в это тягостное для нас время вы собрались здесь, чтобы разделить нашу печаль!

- Я уверена, сын мой, что вы всё тщательно взвесили, прежде чем принять ваше решение! - перейдя с шёпота на властный тон, произнесла королева-мать.

Чувствовала ли она в его поведении постепенное отдаление от себя - этого было не понять. Однако в ту минуту её взгляд отражал накопившиеся за последние недели волнения и тревоги. Многие из присутствующих в приёмной отнесли слова королевы к проявлению горя от близящейся утраты доверенного друга и министра. И лишь единицы могли распознать глубоко спрятанное беспокойство о делах земного, точнее, финансового характера.

За несколько дней до того Жан-Батист Кольбер - личный секретарь кардинала, человек неприметный и пока ещё ничем не выделяющийся среди чиновников канцелярии первого министра, представил королю заверенную личной печатью Мазарини копию завещания, в котором кардинал объявил короля единственным наследником всего своего состояния. Каким образом содержание этого документа стало известно не только обитателям Лувра, но даже за пределами Парижа, можно только догадываться, но к вечеру того же дня новость о неимоверной щедрости кардинала облетела весь Париж, а наутро была поднесена и самой королеве-матери. Нежелание сына советоваться с ней и обсудить этот жест умирающего насторожило и даже напугало Анну Австрийскую. И всё-таки она лелеяла надежду на то, что упорное молчание на этот счёт Людовика было всего лишь очередным проявлением его мальчишеского упрямства, и в итоге он поступит так, как и всегда: сделает всё, как она считает единственно правильным. Пусть он смотрит на принятие этого решения, как на своё личное дело, если это греет его самолюбие. Для Анны Австрийской в этом вопросе гораздо важнее, чтобы принятое королём решение было правильным в соответствии с единственно верным мнением - её собственным, и только!