Это он позвонил тем сентябрьским
вечером, когда сумерки за окном налились болезненной синевой, за
облачностью зрела луна, суставы крутило после изменения, а
запахи гниющих яблок и рассыхающегося дерева не могли перебить
уксусную остроту. Белый глядел на бутылку стеклянным взглядом, и
костяшки пальцев, сжатые вокруг горлышка, сводило судорогой так,
что он долго не мог распрямить их, чтобы взять со стола вибрирующий
телефон.
– Уж полночь близится, а Герман ли на
месте? – голос был слегка приглушен динамиком. – Сергей Леонидович
говорит. Помнишь?
– Да.
Голосовые связки не до конца вернули
прежнюю эластичность, а потому слова выходили невнятными. От запаха
уксуса мутило. Успел отхлебнуть или решимости не хватило? Не
хватит, говорил себе Белый, потому что бирюк и выродок. Разве это –
жизнь?
– Жив, сукин сын?
– Поживее видали.
– Ты мне это прекрати! – строго
сказал Лазаревич. – Рано на Ту сторону собираться! Работа
есть. В Лес пойдешь.
– Хрена лысого!
Скрутив невидимому собеседнику дулю,
Белый толкнул колченогий стол. Бутыль опрокинулась, выхаркнула на
пол яд и закрутилась у самого края, балансируя, но все-таки не
падая.
– Пойдешь, – повторили в трубке. –
Специалист нужен. Слышишь? Позарез! Новости не смотришь, поди?
Белый неопределенно повел плечом.
Миром он давно не интересовался, ограничив свое с ним общение
редкими вылазками до «Пятерочки». Там поджидало искушение: прилавки
со свежим, а чаще – чуть лежалым мясом, женщины с железистым душком
месячных, мужчины со свежими порезами бритвой. Так пахла добыча.
Все в этом мире – пестрое, живое, дышащее, пульсирующее,
наполненное теплой кровью и снующее мимо Белого, – все истово
дергало за тонкий нерв зверя. Каждый раз выходя в большой мир,
Белый боялся, что снова не выдержит.
Но после звонка Лазаревича – того
Лазаревича, что дважды вытаскивал Белого с Той стороны,
один раз после срыва, и другой – теперь, – он, склонившись над
унитазом, совал два пальца в рот, прочищая желудок от уксуса: вдруг
все-таки успел хлебнуть? А уже на следующий день купил билет до
Приозерска и трясся в автобусе, вдев в ноздри марлевые тампоны.
Попутчики его сторонились, как сторонятся любого чужака, не
похожего на них самих, а мимо проносились сосновые леса и болота,
болота и леса, и не было им края.
Сперва – Приозерск.