-
Как есть понимаем, - ответил Сергий, - что ты хочешь от
нас?
-
Ты, Никифоров, «слово и дело» кричал, да в убийстве отца винил
Меховецкого. Так это, кажешь на суде, что напраслину навел, да не
специально, а по неведению. Мол, так был разбит горем, что не
разобравшись ко мне его потащил. Я тебе, взамен, отпишу чего хочешь
– если наглеть не станешь.
-
А разве ж мы, княже, без понимания? В разряде похлопотал бы, а нам
бедным и это к нашей бедности, - быстро ответил Сергий, не скрывая
удовлетворения.
-
А с Владимиром что? Отпустишь, воевода? – спросил
Белорецкий.
-
Нет, Иван Кириллович, предателя отпустить не можно. Я о себе
пекусь, да Русь не забываю. Но и наказывать шибко не будем –
негласно в Сибирь отправим, там такие воины справные надобны шибко.
Ну как, погутаришь с дружкой своим, чтобы согласился? – Волконский
поспешил добавить, - а тебе, взамен, яко и Сергию землицы
прибавиться? Договор?
-
Не по-людски это, от семьи отрывать доброго дворянина, - тихо
ответил Белорецкий, - ведь нет вины его точной, сам о том
ведаешь.
-
Да кто же отрывает-то? Время дадим, я даже подъемных от себя? Ну
никак нельзя шанс на такое наместничество упускать, сам о том
ведаешь, не хуже моего, Иван.
-
Будь по-твоему, княже, поговорю я с ним, - закончил разговор
Белорецкий.
-
Сроку тебе до завтра, более не могу – если не уладишь с ним это, то
лихой суд проведу, быстрый, дабы в Москве о том ведомо не стало.
Мне моя шапка дороже любой.
Глава 6.
Вокруг царил хаос: вещи из сундуков были
вытащены и разбросаны вокруг, отцовский стол был полностью завален
разного рода бумагами, до которых стрельцам не было дела, а
обыкновенно висевшая на стене сабля лежала на одной из скамьей,
достанная из ножен. Глядя на эту картину, создавалось ощущение, что
служивые хотели не найти документы или свидетельства крамолы, а
доставить хлопоты тем, кто будет убирать их следы после. В этой
ситуации оптимизм я испытывал только в связи с тем, что красный
угол не тронули – хоть что-то. Потому как и без этого проблем
хватало.
Мать, которую Авдотья под руки увела в нижнюю
комнату (до верхней она дойти не могла), уже несколько часов лежала
без чувств. Я подходил к ней, пытался поговорить, но все без толку
– Екатерина Васильевна лежала неподвижно, лишь изредка постанывая.
Для меня взаимные чувства родителей всегда
были удивительны. Он, гордый шляхтич, несколько лет ходивший с
отрядом интервентом (что можно прочитать, как шайка грабителей),
привык брать все: и что лежит плохо, и что лежит хорошо – эти же
правила, думаю, распространялись и на женщин, вряд ли было иначе –
и без памяти влюбляется в простую дворянку, встреченную им на улице
небольшого городка, донельзя похожем на те, которые он грабил
буквально вчера. И мало того, что влюбляется – не задумываясь
жертвует всем, что у него было, всей родовой честью и гордостью,
оставаясь с ней. За все 8 лет, которые я успел провести в теле
Дмитрия, Меховецкий-старший никогда не был до конца доволен жизнью
в Можайске – все его счастье было в ней. Останется ли он в городе,
в царстве, если матери не будет – у меня нет ответа на этот вопрос.
С другой стороны Екатерина Васильевна – из славного, но незнатного
рода, идет на конфликт со всеми: братом, соседями, властями – лишь
бы быть с ним. Если мне когда-нибудь, в любом из времен, суждено
влюбиться, то иначе чем родители я не хочу.