— Так я это… — шмыгнув носом,
развела руками. — Без белья.
— Без белья она, — голос Прохора
Германовича стал чужим, глубоким и будоражащим. Синие глубины скользнули по
груди, животу, тому, что между ног. Тряхнув головой, словно после наваждения,
он простонал себе под нос: — Без белья и без совести ты, Персик.
Стало как-то даже обидно до
глубины души!
— Чего это я без совести? Да я
ведь даже… Я… — поджав губу, слишком сильно сдавила пальцами стакан с
недопитой ректором водой. Кто знал, что крепкая и надежная с виду конструкция
лопнет от моей не такой уж и сильной хватки?
Множество мелких осколков
фонтаном рассыпались по темно-бордовому ковру, деревянному полу и рабочему
столу, усыпанному документами. С затаенным дыханием я ждала реакции Прохора
Германовича: его идеальный порядок был не просто нарушен, но еще и повреждено
имущество.
— Никифорова! — зарычал он сквозь
зубы. Между бровей мужчины залегла настолько глубокая морщина, что кожа
покраснела. От волнения на висках выступили капельки пота, а волосы на висках
словно встали дыбом. — Ты что творишь?!
Мужчина поспешно поднялся с
места, я, не осознавая того попятилась назад, от страха качая головой:
— Да я просто…
— Черт тебя дери! — сквозь
стиснутые зубы выдохнул тот, морщась. — Зачем ты продолжаешь это делать?
Прохор Германович приближался ко
мне с такой скоростью, что не было возможности сбежать и укрыться. Я лишь до
боли кусала щеки изнутри, а когда ректор оказался в опасной близости — позорно
зажмурилась, шепча себе под нос:
— Простите-простите-простите! Я
сейчас же все…
Мягкие теплые руки коснулись моих
так нежно и осторожно, что я потеряла мысль. Мужчина бережно отряхнул каждый
палец от стекла своей подушечкой, превращая меня в оголенный провод. Только в
тот момент я поняла, что поранилась.
— Сильно больно? — от бархатных
ноток в хриплом голосе у меня свело желудок, горло словно парализовало. — Оль,
чего молчишь? Совсем плохо, да?
Я резко распахнула глаза, утопая
в его широко распахнутых глубинах. Он пах так божественно прекрасно, чем-то
безумно сексуальным и родным. Мне вдруг захотелось раствориться в моменте:
чтобы он всегда касался меня ТАК, всегда ТАК смотрел…
— А?.. — с трудом удалось выжать
из себя пару невнятных звуков. — Совсем плохо?..
— Так, — Прохор Германович
отряхнулся, зачем-то перестал трогать меня за руки. Стон разочарования сдержать
не удалось, — поехали-ка мы, наверное, в больницу.