Дрожать от страха будет, день тот
вспоминая.
Настанет завтра день Святого
Криспина, и тот, кто уцелел,
Засучит рукава, и, обнаживши
шрамы, скажет:
«Вот эти раны я получил в Святой
Криспинов день… - с завыванием продекламировал я. Не то, чтобы
мне когда-то приходило в голову учить шекспировские пьезы наизусть
(«Быть или не быть» не в счёт, разумеется), но этот монолог короля
я помнил крепко. В основном, благодаря эпизоду из фильма «Человек
эпохи Возрождения» с Дэнни де Вито в главной роли.
Сказать, что Эсфирь Соломоновна была
сконфужена – значило бы сильно преуменьшить истинное положение
вещей. Несчастная учительница покраснела как рак, до мочек ушей
(очень милых, надо отметить, аккуратненьких ушек, украшенных
крошечными серебряными серёжками с бирюзовыми капельками) и
посмотрела на меня взглядом затравленного оленя. Я сжалился.
- У отца в библиотеке имелось
собрание сочинений Шекспира с картинками, и я любил их
рассматривать. Как раз возле этого кусочка текста была особенно
красивая иллюстрация – рыцари, лучники, король верхом на коне, с
мечом… вот я и запомнил.
- Что ж, замечательно. - она
помедлила. – А ещё какие-нибудь стихи на эту тему ты знаешь?
…В конце концов – почему бы и нет?
Очаровательной Елены свет-Андреевны в коммуне нет и непонятно,
появится ли она когда-нибудь. Отношения с Татьяной никак не
складываются, оставаясь уже который месяц на стадии взаимных
подколок и редких откровений. А Есфирь Соломоновна очень даже
миловидна, фигурка выше всяких похвал, и не помешает произвести на
неё благоприятное впечатление. Без всякой задней мысли, разумеется,
исключительно ради чистого искусства.
- Знаю одно. – сказал я. - Только это
не Шекспир, но зато как раз про сражение при Азенкуре. Один
малоизвестный поэт, у мамы была маленькая такая книжечка, на серой
бумаге. Фамилии, простите, не помню.
- Ничего, Алёша, это не так важно. Ты
читай, читай…
…Ага, уже не «Давыдов», а «Алёша»? А
глазки-то потупила, и румянец не сходит со щёчек...
Я откашлялся.
...Доспехи - вдрызг. Шлем
сброшен. На смех курам
Мой вид. И, слава Богу, смерть
вблизи.
На борозде войны под
Азенкуром
Стою, по наколенники в
грязи.
Где пала голубая
Орифламма
В объятья сотни бешеных
копыт,
Где плачет к отступлению
навзрыд
Далекий рог. И щит, врезаясь в
щит,
Кричит, как иудей над пеплом
Храма –