Его губы шевельнулись, и Ниме пришлось наклониться над ним.
– Шторка… в цветах… прости, девочка…
Простить?! Пепелище на месте дома. Мёртвые родители. Простить?
Годы одиночества и поисков. Жизнь ради цели. Настоящее без прошлого
и будущего. Простить?
Как язык повернулся?!
Арэн затих. Она чувствует: он ещё жив, но ему недолго осталось.
Нима смотрит, как умирает последний из убийц – и не чувствует
радости.
Она опускается на колени рядом с боевым, кладёт руку на его
плечо и шепчет:
– Забираю половину. Забираю всё.
Нима под зельями – что ей сделается? Готовилась, как на
последний бой: противоядия, зелья на крепость телесную, на
выносливость, на силу. Но всё равно больно!
Давай, ты же сильная, ты справишься!
Жжение расползается по лицу едким пятном, но Нима только крепче
стискивает зубы.
Нет, она не даст ему того, что он хочет больше всего – умереть.
Пусть живёт дальше. Пусть страдает. Пусть спасает сироток и
вдов.
...И, может, однажды благодаря ему у какой-то другой Нимы всё
будет хорошо.
Тебе, тебе одному расскажу, как
болотная девка моё сердце забрала... Хочешь? Нет? Всё равно
расскажу.
...Помню, будто вчера это было: зима
стояла. Снежная, лютая. Долгая. Не месяц, не два, как привыкли, а
пять, шесть, седьмой пошёл. Думали, навсегда сугробы до крыш,
ледяной ветер и воздух такой холодный, что застывал в груди.
Мне тогда всего пятнадцать было: на
год больше, чем тебе сейчас. Батька наш замёрз насмерть ещё на
второй месяц. Мамка в конце третьего зимнего месяца руки обморозила
и только плакать могла, а у нас пятеро мелких да бабка, живучая как
крапива. Я за дровами ходил через снежные завалы. Каждый раз, как в
последний. А что делать? Во всей деревне ни у кого дров не
осталось. Рубили и жгли сараи, заборы, конюшни, овины. Будки, и те
жгли.
Лес — недобрый, страшный — тоже
замёрз. Ручьи промёрзли насквозь. Ветки оледенели так, что можно
было в крошку разбить. Ни птиц, ни зверья к концу зимы не осталось.
Тишина, как на кладбище. Даже ветер молчал, не тревожил застывшие
деревья.
В тот день я долго бродил. Всё искал
дерево, которое смогу одолеть: с каждым разом сил у меня было всё
меньше, а лес всё злее. Еле нашёл сосёнку себе по силам. Рубил я
ветки поваленной, но ещё непокорённой сосны, а они, колючие, всё
норовили порвать одежду, дотянуться до кожи, а я бил и бил их
топором, ни о чём не думая, ничего не желая. Заиндевело лицо, будто
покрылось коркой. Губ не чуял, носа, бровей, пальцев.