Но тем-то и славен был майор
Сапрыкин, что любую неприятность умел обращать во благо. Две
страсти владели его душой: где б чего выпить и где б чего
построить. Он мог простить неподшитый подворотничок и скверную
выправку, но вид болтающегося без работы военнослужащего приводил
его в неистовство.
Так что, сами понимаете, ругаться с
протёкшим на нас председателем майор не стал. Оглядев из-под низко
надвинутого козырька отворившиеся хляби земные, он справедливо
рассудил, что до осени трубу узбеки вряд ли починят, удовлетворённо
крякнул и тут же отдал приказ: всех солдат (кроме тех, конечно, что
несли боевое дежурство) бросить на дренажные работы. Воду отвели в
овражек — и за капонирами в скором времени возникло буколическое
озерцо, возле которого велено было разбить огород, отрядив для
полива и охраны военнослужащего из местных (того самого
стукача-узбека). И всё лето на обеденном столе стартовиков алел, на
зависть радиотехнической батарее, свежий — только что с грядки —
помидорный салат.
Стоило, однако, первым плодам
порозоветь, повадились туда наши «дедушки», и пришлось комбату
сторожа сменить — как не оправдавшего доверия. Сторожем стал Лёха
Леший.
Вот когда чудеса начались!
Территория части — три квадратных
километра. Ну и как там, скажите, можно заблудиться? Тем не менее
рядовой Горкуша чуть умом не тронулся, битый час пытаясь выйти к
запруде и каждый раз оказываясь возле третьего капонира.
Тогда он поступил по-другому. Сразу
после поверки подозвал Лёху.
— Ты, пугало огородное! Принесёшь
помидор, — велел он. — Самый большой. Самый красный. Положено
«дедушке»! Понял, да?
— Так точно! — отчеканил тот и ничего
не принёс.
Я с тревогой ждал, чем кончится дело.
Ничем не кончилось. Вечером всё повторилось:
— Принесёшь помидор! Понял, да?
Понял, нет?
— Так точно, принесу!
***
Запруда. На вколоченной в грунт
штакетине грозная фанерная табличка «Купаться запрещено».
Искупался, стою на мостках в чём мать родила, отжимаю трусы.
Огородный сторож Лёха сидит неподалёку, задумчиво подперев скулу
кулаком.
— Слушай, Лёх! А ты каждый раз
Горкуше память отшибаешь?
— Каждый раз… — вздыхает он.
— Но это ж замучишься! А нельзя так,
чтоб враз и навсегда?
Лёха поднимает на меня медленно
проясняющиеся глаза, но, похоже, последней моей фразы он не
расслышал.