Он сидел в лесу и негромко подвывал, совершенно не соображая от
ужаса — что делать. Потом подумал про волков и испугался ещё
больше. Щёлкнут зубами, и нет Немого. И добрым словом никто не
вспомнит.
Немой выбрался из леса на дорогу. Долго стоял, не решаясь пойти
в деревню. Он вспомнил, как давно умершая мать говорила про дядьку
Фому, который служит в Старгороде у князя дружинником. И решил
пробираться к дядьке.
Елки качались от ветра и бросали на дорогу страшные чёрные тени.
Сердце прихватывало от ужаса. Но он упрямо шагал, то переходя на
бег, то еле плетясь.
Под утро ему повезло — он наткнулся на обоз, который вёз в город
сено, репу с капустой и две бочки прошлогодних солёных грибов.
Возчики оказались добрыми — пустили к костру, накормили кашей.
Расспрашивали — кто, откуда. Он в ответ устало мычал, мотая
головой.
Мужики поняли только, что парнишка — сирота, и теперь идёт в
город искать родных. Пожалели и взяли с собой.
На рынке он отбился от обоза и отправился искать дядю Фому. Мама
говорила, что дядя Фома служит у князя в старшей дружине. Но где
искать того князя с его дружиной?
Усталый и голодный, долго плутал кривыми улицами, пока не вышел
к реке. Сбросил штаны и рубаху и полез купаться. Вода ощутимо
пованивала — в реку сливали помои со всех прибрежных домов. Он
отплыл подальше, на середину. Здесь вонь чувствовалась меньше.
Долго плескался, смывая с себя дорожную грязь. А когда выбрался на
берег — не нашёл одежду. Упёрли.
До самой темноты он просидел в кустах у берега, сжимая в руке
медный кружок с просверленной дырочкой — оберег, который подарила
ему мать. Немой всегда носил его на шее, на волосяной верёвочке.
Больше у него ни хрена не осталось.
Когда стемнело, он прокрался к домам, в надежде отыскать хоть
какую-то помойку и пожрать. Забился в вонючую щель между домами, и
здесь вырубился от голода и усталости. А вместо него очнулся я.
***
Урча от удовольствия, я жрал крысу, торопливо обгладывая
маленькие косточки. И не уследил за тем, что происходило
вокруг.
Струя холодной воды окатила меня. Я мгновенно вскочил на
ноги.
— Матерь божья, помилуй нас! — услышал я испуганный женский
голос и увидел перекошенное лицо замарашки в грязной белой рубахе.
В руках она держала деревянное ведро, из которого только что
выплеснула на меня помои. Девка вытаращила глаза и раскрыла рот,
собираясь заорать.