— Верно, да, — согласился Хаттусили.
Ему и письмо теперь различать стало тяжело. Когда-то чёткие
знаки аккадской клинописи стали размытыми и нечитаемыми. Ну хотя бы
вдаль хорошо видел, лучше многих молодых.
Хастияра пока чаша сия миновала, но он говорил, что в тот день,
когда не сможет читать, просто ляжет и сдохнет.
— Кстати, Риа... мсес подарил мне такое стёклышко, через которое
я смог письмо читать. Сколько всякого дивного у мицрим! Он говорил,
что такое стёклышко было у его деда, а потом пришлось сотню
мастеров собрать, чтоб, значит, повторили. Только один смог. Где-то
оно среди подарков.
— Потом покажешь.
— Покажу. Не поехать, так обидели бы дорогого брата. Он и так
обиделся, что мы тянули долго.
— Не обиделся он, — сказала Пудухепа.
Перепиской с фараоном по поводу замужества дочери занималась она
лично и когда переговоры завершились успешно, Рамсес прислал
письмо, полное любезностей и восторгов, а спустя время второе, где
негодовал, что его невеста всё ещё не выехала к нему. Пудухепа
тогда отговорилась, что сгорел царский амбар и нет в Хатти даже
ячменя на приданое. Хастияр письмо это читал перед отправкой,
смеялся, великая царица любила пошутить, за словом далеко не
тянулась. Но, по правде сказать, было совсем не смешно, прошлый год
выдался засушливым, неурожайным, а в конце лета в лесах
свирепствовали пожары.
— ...мы столько сил на этот союз положили, — продолжал вещать
Хаттусили, — что стыдно было бы из-за пустяков всё поломать.
— Это не пустяки, — сказал Хастияр.
Хаттусили отмахнулся.
— Ничего, перетерпел. Сначала холод, потом жару, а после супруги
моей жалобы, всю обратную дорогу меня донимала.
Хастияр приподнял бровь. Капризы были не в характере Пудухепы.
Первый Страж не мог представить, что она изводит мужа придирками.
Он вопросительно посмотрел на царицу, но она только губы поджала,
явно не желая делиться семейными секретами даже с ним. Хотя причина
прояснилась тут же.
Явился кравчий самолично со слугами. Они принесли несколько
кувшинов, чаши и подносы с закусками. У Хаттусили заблестели
глаза.
— О! Вот оно самое!
Он вопросительно взглянул на кравчего.
— Оно ведь?
Тот поклонился.
— Да, великий царь, твоё любимое, с живицей.
Хаттусили потёр ладони в предвкушении.
— Наливай.
Хастияр снова взглянул на таваннанну. Иной бы может и не увязал
одно с другим, но проницательный Первый Страж лучше многих умел
взглядом и мыслью нырять в суть вещей.