— Отец
Вальгар, я просто предупреждала людей о надвигающейся опасности,-
неожиданно мягким голосом, обращаясь к дознавателю, словно к
неразумному ребенку, певуче произнесла женщина и умолкла. В
молчании прошло секунд двадцать. Но, как только дознаватель
собрался продолжить свои увещевания, так его намётанный взгляд
отметил незначительные, но слегка пугающие перемены, происходящие с
его собеседницей.
Та
продолжала сидеть всё так же прямо, но что-то неуловимо изменилось
в её лице. Черты его словно заострились, а взгляд устремился сквозь
отца Вальгара, сквозь многометровую толщу стен орденской миссии, за
пределы Триассо́, куда-то в невообразимую даль, где она вдруг
увидела нечто своими расширившимися, и вдруг резко потемневшими,
глазами.
Совершенно
другим, чужим, гулко-металлическим голосом она произнесла: «Грядёт
мор великий. И горы трупов будут выситься на площадях пустых
городов, и будет стоять зловоние великое. И ужас поселится в душах
людских. И живые, обезображенные и изуродованные чёрным мором,
будут завидовать мёртвым».
Последние
её слова совпали с началом перезвона городских курантов,
возвещавших о том, что уже три часа ночи. Куранты были установлены
на башне городской ратуши почти двести лет назад, в качестве дара
городу от гильдии «Молот Грома». Сама же ратуша находилась в десяти
минутах неспешной ходьбы от орденского замка.
Одгунд
вздрогнула всем телом, взгляд её обрёл на секунду некоторую
осмысленность, а потом беспорядочно заметался по комнате. Но она
быстро овладела собой и печально посмотрела в лицо дознавателя
своими болотного цвета глазами.
— Вот и
всё. Он уже здесь. Встречайте,- произнесла она своим певучим
голосом, потом разом поникла, и как-то по-детски, пронзительно и, в
то же время, жалобно заглянула в глаза дознавателя,- а можно я
пойду спать?
— Охрана!-
крикнул отец Вальгар.
В коридоре
раздались шаркающие шаги, и в приоткрытую дверь протиснулся дюжий
послушник, облачённый, подобно отцу Вальгару, в черную сутану,
подпоясанную пеньковой верёвкой и вооружённый увесистой
дубиной.
—
Сопроводите подследственную в её келью.
— Во имя
Демиурга.
— Во славу
его,- ответил он послушнику, и подследственная под конвоем убыла в
свою келью, что бы ненадолго забыться сном на жесткой дощатой
лавке. Глядя в след уходящей, дознаватель поймал себя на мысли, что
ему жаль эту, по всей видимости, искренне заблуждающуюся, женщину.
Но служение требует твёрдости, он, как истинный подвижник,
растоптал в своей душе едва появившиеся робкие ростки сочувствия к
этой погрязшей в грехах ведьме. Легко поднялся со стула, послюнявив
пальцы, затушил ими чадящие фитильки свечных огарков, умиравших в
канделябре, и тоже покинул допросную.