— Эл выплаты задерживает? — удивился Хмурый и потер старую, плохо
сведенную татуировку на тыльной стороне правой ладони. Пронзенная
трезубцем касатка — наколка в узких кругах широко и, надо сказать,
печально известная.
Я покачал головой.
— Нет. — Допил вино и спросил: — Вот скажи, кому вообще может
прийти в голову мысль собирать дань в пахартском квартале, если
всем известно, что это моя территория?
Жулик на миг задумался, потом выставил перед собой руку и распрямил
указательный палец.
— Кто-то ищет повод начать войну, — предположил он.
Я кивнул, ожидая продолжения.
К указательному пальцу прибавился средний, и Хмурый выдал новую
версию:
— Шалят заезжие язычники. Не успели разобраться в том, что можно, а
чего нельзя.
— Или полагают, будто доить пахартцев должны пахартцы, — усмехнулся
я. — И будет крайне печально, если торгаши вдруг решат, что
предпочтительней платить за покровительство соплеменникам, а не
мне. Опять же язычники не любят, когда чужаки суются в их
внутренние дела...
Фраза повисла недосказанной, но ничего больше говорить и не
требовалось. Хмурый поднялся из кресла и буднично уточнил:
— Всех?
— И чтоб не всплыли, — предупредил я. — Никто.
Банда язычников — плохо само по себе; банда язычников, которая
пользуется поддержкой общины, — уже не просто головная боль, а
серьезная проблема. Дикий народец, стоит им только сбиться в стаю и
почувствовать силу, мигом забывают о правилах приличия и начинают
тащить контрабанду, задирать соседей и поставлять информацию
туземным князькам, а то и любому, кто больше заплатит.
Не для того я прибрал к рукам пахартский квартал, чтобы какие-то
залетные молодчики мутили там воду, совсем не для того.
— Тогда пойду? — уточнил Хмурый.
— Иди, — разрешил я.
Жулик вышел за дверь; на смену ему немедленно заявился опрятно
одетый старичок благообразной наружности.
— Себастьян, потрясающая возможность! — прямо с порога зачастил он.
— Просто потрясающая!
— Слушаю тебя, Юлиус, — вздохнул я, на деле горя желанием выставить
посетителя за дверь.
— Смотрящего за Пекарским проездом телега переехала, там теперь
разброд и шатание, если мы первыми влезем, то площадь Грегора
Первого — наша! — заявил старшина нищих, прозванный Попрошайкой
даже не столько из-за рода деятельности его подопечных, сколько
из-за готовности вынуть из человека душу ради пары лишних
медяков.