Затем, зачерпнув под забором горсть белесой пыли, наставник стал
втирать её в щеки, в бакенбарды, в руки… Машка уже тащила откуда‑то
сучковатую палку. Взяв её, бвана совершенно преобразился. Плечи
сгорбились, колени ослабли, ноги скрючились колесом, в руках
появилась неуверенная дрожь, а глаза закатились, явив миру одни
белки.
– Подайте на пропитание слепому страннику Василию… –
загундосил Лумумба, выбивая палкой частую дробь по мостовой.
Я невольно улыбнулся.
– И я! И я горазд!
Минутку подумав, я расслабился. Убрал из глаз малейший проблеск
мыслей. Приподняв брови, сделал взгляд наивным и чистым, как
весенняя лужица. Потом выправил из штанов рубаху, скосолапил
ступни, а указательный палец засунул в рот, пустив из уголка
слюну.
Рядом с нами остановилась толстая, в белом переднике, тетка.
Подмышкой у нее была зажата корзина, в которой негромко гоготал
откормленный гусь.
– Откуда идете, калики перехожие?
– С Урала, – тоненьким детским голоском пропищала
Машка. – Слышали, в Мангазее молочные реки текут, между
кисельных берегов. Вот, пришли своими глазами убедиться. А тятенька
на ощупь осознает, – она, склонив голову в платочке,
трогательно прижалась к Лумумбе. – Тятенька от злого колдуна
пострадал. Зрения лишился и кожа вся, как есть, почернела… А братца
моего ребеночком с печки уронили. С тех пор ум у него напрочь
отшибло, на одних базовых рефлексах существует.
Икнув, я подпустил слюны и возвестил басом, смачно обсасывая
палец:
– Жрать. Срать, спать, драть…
– Тихо, тихо, Иванушка, – Маша погладила меня по
плечу. – Вот пойдем сейчас на площадь, я куплеты буду петь, а
тятенька Илиаду на память почитает. Денежку заработаем – купим тебе
пирожок. А пока, братик, камешек поглодай. Авось, голод и
утихнет…
Тетка всхлипнула и утерев слезу могучим кулаком, полезла в недра
обширных юбок. Затем протянула Машке монетку.
– Спасибо, добрая женщина, – поклонился в пояс бвана,
забыв, что недавно ослеп. – Воздастся тебе доброта по
заслугам…
Утирая слёзы, тётка потопала дальше. Гусь, высунув голову из‑за
её плеча, смотрел на нас с укоризной.
– Не перегнуть бы, – обеспокоился учитель, когда на
нас стали задерживать взгляды и другие прохожие.
– Фигня, – Машка цинично подкинула подаренный теткой
грошик. – На Руси убогих любят.
Вид домашней птицы пробудил во мне смутную тревогу, которая
наконец‑то вылилась в конкретные опасения.