— А она тоже шаманкой была? — тихо спросил Тимофей.
— Нет. Она была знатной травницей, — от воспоминаний о матери у
Порфирия просияло лицо, а улыбка слегка растянула губы. — Матушка
меня брала с собой на болота и в тайгу на травяные сборы.
Рассказывала и показывала, какие травы помогают при простуде, чем
выгнать лихорадку и кашель, что останавливает кровь, какие растения
обеззараживают раны, какие плоды и ягоды пригодны для
восстановления сил, как делать отвары. Это ж целая таёжная
академия. Знания эти стольких людей спасали от хворей всяческих, а
люду в те годы много было. Да все — отчаянные головы, цену золота
да алмазов ставили превыше-то человеческой жизни, не щадили ни
себя, ни товарища. Пренебрегали жизнью и здоровьем, вознося в идолы
жёлтый металл да сверкающие стекляшки. Много в те лихие годы
золотая лихорадка жизней людских-то забрала, по всей матушке Сибири
в вечной мерзлоте кости людские лежат да души неприкаянные
блуждают.
Тимофей слушал Порфирия с интересом, с замиранием сердца.
Басистый, чуть с хрипотцой голос богатыря увлекал парня в те
далёкие, неизвестные ему времена.
Тимофей представлял трудный быт и изнуряющую работу старателей
по добыче золота и алмазов. Представлял, в каких условия жили и
работали все те, кто прибыл тогда на эти богатые, но суровые земли.
Воображение не упустило возможность пофантазировать и по поводу
неприкаянных душ. В каком количестве и как именно они блуждали по
Сибири?..
Вдруг с улицы донеслись странные звуки. Казалось, будто кто-то
когтями скрёб по дереву, сопит, рычит. Тимофей взволнованно
посмотрел на Порфирия, который прислушивался к тому, что доносилось
с улицы. Парень метнулся к единственному в избушке маленькому
окошку в надежде разглядеть непрошенного таёжного гостя. Но окошко
было расположено высоко, почти под самым потолком, через него было
видно лишь черноту ночного леса с белыми пятнами снега на ветвях.
Окна в зимовьях нарочито делали высоко от земли, чтобы при случае
косолапый не смог достать.
— Никак хищники пожаловали, — спокойно произнёс Порфирий, взял
ружьё, проверил заряд, подошёл к двери, прислушался, приникнув к
ней ухом. — Шмальнуть надобно для острастки. А в сенцы ты двери
запер? Слышь, Тимофей? Двери, говорю, в сенцах запер, ты ведь после
меня в зимник-то входил.