Он пригляделся: никаких следов
джентльмена в цилиндре – лишь птицы на скамейке бродят туда-сюда и
раскрывают клювы, что-то крича.
Мальчик перевел взгляд на
одноклассников: может, кто-то из них видел то же, что и он? – но
кругом были лишь грустные затылки склоненных над тетрадями голов. И
как в такое время можно что-то писать?! Как можно не замечать, что
происходит что-то странное?!
Но никто не замечал. Никому не было
дела.
Финч снова поглядел в окно, но даже
ворон больше не было. Лишь, как и мгновение назад, падал этот
бесконечный снег…
– Вы все поняли, мистер Финч? –
раздался надтреснутый голос от доски.
– Я ничего не понял, – пробормотал
Финч. – Куда он исчез?
– Что вы сказали?
Финч встрепенулся:
– Ничего, мадам. Я вас внимательно
слушаю…
– Тогда, надеюсь, вы готовы вместе со
всеми перейти к заключительному параграфу…
Ветер выл в дымоходах, эхо от него
долетало в класс на третьем этаже школы и сливалось с монотонным
бормотанием карги в огромных круглых очках с выпуклыми стеклами.
Карга стояла, сгорбившись у черной грифельной доски, и указывала на
что-то резной указкой. Ее сухие потрескавшиеся губы медленно
шевелились, а сморщенное застывшее лицо белело в потемках и
издалека казалось, что оно висит в воздухе отдельно от тела.
Карга провела указкой по доске,
очевидно, намереваясь процарапать в ней прореху и надеясь, что из
раны потечет кровь. Она сморщила клювообразный нос,
принюхиваясь.
Порой Финч думал, что в этом дряхлом
существе каргу видит только он. На остальных же наказанных миссис
Оул, учительница по «Странным числам», нагоняла лишь свою
престарелую тоску.
– Ойт – это десятичная мера снега, –
говорила миссис Оул, – которую забирает один ковш для переработки в
гремпинах. В одном ойте – десять нилей. В одном ниле – десять
клаптингов. Вы записываете, мистер Финч?
– Да-да, мадам.
Финч торопливо макнул ручку в
чернильницу и кривобоко вывел: «10 клаптингов». При этом
на странице осталась жирная уродливая клякса.
– Вы ведь знаете, что вы безнадежны,
мистер Финч? – спросила миссис Оул, словно увидев неаккуратно
растекшееся пятно, которое затянуло часть записей.
Финч молчал. Он это знал, однако
ничего не мог поделать со своей рассеянностью. Дедушка говорил, что рассеянность – признак
необычного ума и живой фантазии. А учителя говорили, что Финч
просто отсталый.