— Что случилось? — спросил я водителя.
— Кабан проклятый! Прямо на дорогу выбежал. Я тормознул, а ты
головой в стекло — хрясь! И сидишь — бледный весь, глаза закрыты,
со лба кровища! Я думал — ты убился насмерть!
В голове у меня царил полный кавардак.
Я помнил, как помогал Диме снимать колесо с троллейбуса. Как
закололо в сердце, и ослабли руки. Как промелькнула перед глазами
вечерняя озёрная гладь с птичьими силуэтами, а потом наступила
темнота.
Но ещё я помнил, как час тому назад вылез на остановке из
красно-белого «Икаруса», который шёл из Ленинграда в Сясьстрой. В
салоне было душно, даже короткие шторки на окнах не спасали от
солнца. Рядом со мной сидела полная женщина в трикотажной кофте с
коротким рукавом. Она всё время обмахивалась газетой.
За окном побежали частные дома с заборами из облупившегося
штакетника. Потом показалась труба котельной и теснящиеся возле неё
кирпичные двухэтажки.
— Киселёво, — объявил водитель в микрофон.
Я вышел из автобуса. С удовольствием вдохнул тёплый летний
воздух, который показался мне удивительно свежим после духоты
автобуса.
Вытащил из багажного отсека свои пожитки — битком набитый
рюкзак, большой чемодан из фибры, обтянутый дерматином и мою
гордость — новенькую вертикалку ИЖ-27 в брезентовом чехле.
Водитель закрыл багажный отсек. Автобус мягко тронулся по шоссе
в сторону Старой Ладоги.
Я посмотрел ему вслед, привычно закинул за спину тяжёлый рюкзак.
Чемодан взял в одну руку, ружьё, для равновесия — в другую. И пошёл
по шоссе назад, под гору — туда, где от асфальта отходила
просёлочная дорога на Черёмуховку.
Мне нужно было прошагать десять километров, чтобы добраться до
деревни, где я теперь буду жить и работать.
Что такое десять километров для молодого парня?
Стоп! Молодого?
Я помотал головой. В затылок снова ударила резкая пульсирующая
боль. Я поморщился, осторожно поднялся на ноги побрёл к машине.
Водитель, забегая вперёд, бормотал:
— Парень, ты куда? Эй! Егерь! Слышишь меня?
Не обращая на него внимания, я посмотрел в овальное зеркало
заднего вида на двойном кронштейне.
Из зеркала на меня изумлённо глядел смутно знакомый парень, лет
двадцати пяти. Светлые волосы были зачёсаны назад непокорным чубом
и открывали высокий лоб, на котором кровоточила здоровенная
припухшая ссадина. Кровь запеклась даже на бровях. Коротко
подстриженные виски открывали чуть оттопыренные уши. Серые глаза
широко раскрылись от удивления.