– Тогда почему…
Помогаешь. Как смогла смирить ненависть. Слова застряли в горле.
Спросить об этом почти тысячелетнее существо? Все равно, что
горящей веткой ткнуть в едва затянувшуюся рану.
– Уж точно не потому, что у тебя на шее проклятая кровь ушедших,
– кикимора усмехнулась. От ее исказившегося лица бросило в дрожь. –
И не потому, что дом Предателя откликнулся тебе. То, что я помню,
не значит, что не понимаю. Мир изменился. Нам придется жить с этим.
Отвергая изменения, мы убьем себя, а вам будет все равно. Должны
остаться те, кто помнит. Иначе вернуть…
Она не закончила, резко остановившись и указав вперед. На
покрытой белым мхом прогалине, скособочившись, валялась телега.
– Пришли.
Кикимора не собиралась продолжать. Даже не дала рта раскрыть,
исчезая в маслянистой воде.
Ярина присела на корточки у телеги и попыталась собрать мысли в
кучу после странного разговора.
Телега была добротной, новенькой. Вырезанные на бортиках обереги
хозяйке не помогли. Оглобли сломаны, днище пробито, одно колесо,
очевидно, утонуло в трясине, еще одно валялось рядом. А вот это
что-то новое: задняя ось почернела. Стоило дотронуться – начала
крошиться в мелкую горелую труху.
Еще две кикиморы держались поодаль, их-то Ярина и попыталась
расспросить.
– Кто-нибудь видел, что случилось?
– Мы видели, госпожа, - закивали те, все еще не поднимая глаз. –
Лошадь до самой трясины их протащила и туда ухнула. Мы опомниться
не успели, а телега уж на боку лежит.
– Когда это было?
– Как буря улеглась, еще дождик частил. На рассвете.
Слабо верилось, что женщина с ребенком бросилась в дорогу
навстречу бушующей стихии, даже если ее вело что-то важное. Значит,
она выехала сразу после грозы.
– А какая тут ближайшая деревня, знаете?
– Чернушки, – неуверенно отозвались кикиморы. – Есть еще Малые
Пригорки, но они по ту сторону реки, а там мост. Да и ехала она как
раз в ту сторону.
Связываться с селянами не хотелось, но, может, у женщины в этих
Чернушках остались какие-то родичи. Или кто-то знал, куда она
направилась.
Телега была выстлана мягкими покрывалами, успевшими отсыреть.
Ярким пятном выделялся платок, свесившийся одним концом в грязь. Не
простой, ресаврский. На полотне из тончайшего шелка, отливавшего
багрянцем, плескались чудо-рыбы, вышитые серебряной нитью. Отец
однажды привез матери похожий. Давно, еще в другой жизни. За платки
из далекого Ресавра, что лежал за Серебристым южным морем, платили,
выстилая их золотом.