По коридору торопливо шуршали длинными одеяниями сестры. Молодые
и старые, красивые и не очень, но все молчаливые, глазами долу.
Ничего не спрашивая, Анна последовала за этим плотным ручейком.
Коридор, еще один, поворот и две широкие ступени вверх, к
распахнутым дверям.
Там, внутри, царила потрясающая красота, необыкновенная гармония
света и цвета, резко контрастирующая с монотонным однообразием
коридоров и убогостью кельи.
Центральный купол молельни, расписанный удивительными по
сочности фресками, в центре имел огромное витражное окно. Сквозь
цветные стекла столбом лился солнечный свет, окрашивая все вокруг.
Густой мужской голос речитативом начал молитву и десятки монахинь
синхронно опустились на колени, как бы подчеркивая свое смирение,
свое преклонение перед этим царством света и красок.
У роскошных икон в широких золоченых окладах горели десятки
тоненьких свечей. Пахло ладаном и воском. Этот яркий искусственный
мир казался островком покоя и счастья, некой неведомой радости,
которую надо заслужить.
«Хороший прием. Там, в монастыре, скудная еда, серая тоскливая
одежда, труд и унылость. А здесь, так сказать, поближе к богу –
сплошная красота и благолепие. Думаю, на некоторых это должно
производить сильное впечатление. Ага… Да еще и единственный мужик
здесь стоит, как идол в золоте и каменьях. Этакий личный
представитель господа на земле. Он стоит, а ты перед ним на
коленях, показывая, что недостойна счастья, осознаешь свое
убожество и прочее… Бедные женщины… И ведь, возможно, многие
искренне верят, что так и надо.»
Молитва была незнакома Анне, но она давно уже наловчилась
креститься тогда, когда это делают местные. Так и здесь, краем
глаза вылавливая начало общего движения рук, она продолжала
рассматривать отца Амбросио.
Величественный дяденька. Ростом не меньше метра восьмидесяти,
крупный, басистый. Раззолоченный, как языческий идол. Чем больше
Анна видела местных представителей церкви, тем больше они вызывали
у нее неприязнь. И эту неприязнь приходилось тщательно прятать…
По окончании молитвы она опять ушла в свою келью, понимая, что
вот так сидеть, ничего не делая, слишком уж тоскливо. Часа через
два, когда скука и раздражение окончательно одолели ее, дверь
распахнулась и молоденькая девушка в рясе, потупив глаза, певуче
произнесла: