Богатеет монастырь, тянутся к нему и от него вереницы телег с
зерном, капустой и прочими плодами земли. Сосут божьи слуги
кровинушку из окрестных деревень, скупают все на корню, берут в
кабалу, а то и в крепостные за долги повадились записывать. Козу
купят, воз турнепса закажут, и все, сиди седьмицу-другую без денег.
Грызи турнепс, пока не сгнил. А коль не продашь - подстерегут дюжие
монахи телегу на перекрестке, перевернут, товар потопчут да скажут,
что мужик пьян был, в глаза долбился, потому и расшибся. Хочешь, не
хочешь, а продашь купцам в халатах по назначенной цене…
Настолько похабные батюшки в силу вошли, что даже Таилису кукиши
показывают, дескать, клали мы на ваши вольности, они в городских
стенах заперты, а закон Божий - он везде. Дома городские покупать
стали, мебель дорогую заказывают, халаты в три цвета носят, словно
бляди какие. В общем упыри, а не святые люди. Намедни, вон, снова
приходили в бертранову деревеньку, опять медовую ссанину в уши
обчеству лили, дескать, отпишите землю, перепишите вольности свои,
вам же лучше будет, мужички! Всего-то жалких три дня в неделю на
храм поработаете. Ну, самое большее, четыре! Зато Боженька все
увидит, каждого в рай отведет без очереди.
Обчество, на таком фуфле не развести, на хромой козе не объехать
и от мертвого хуя уши не пришить. Земля - святое, от земли с
вольностями отказываться нельзя! Но монет в кошеле от стойкости
этой не прибавляется… Еле-еле концы с концами сводятся, чем дальше,
тем хуже.
Потому и люди тут злые. Хуже голодных крыс.
Но ничего, осталось немного. Самую чуточку потерпеть. Говорят,
если все правильно сделал, то ничего и не почувствуешь. Раз, и все.
Только ногами подергаешь немного.
Бертран хихикнул. Веселье, что зародилось где-то в животе, так и
лезло наружу, перестоявшим тестом из миски.
Ох, посмеется он над всеми!
Парень свернул с дороги на тропу, еле заметную в потемках. Тропу
видно не было, но Берти шел уверенно.
По той тропе любой житель Суры мог пройти хоть в туман, хоть в
снегопад, хоть завязав глаза плотной суконкой.
Тропа кончалась у реки, на обрывистом берегу, на котором росло
четыре ивы, посаженных еще первыми переселенцами. Ивы разрослись,
раскинули могучие ветви… Под теми ветвями, что свисали пологами,
будто в спальне какого бонома, на мягкой траве, много чего
происходило! Такого, что вспомнить приятно, а вот детям не
расскажешь. Разве что внукам прошамкаешь беззубым ртом – но поверят
ли те выжившему из ума деду?