До нас доносился сердитый голос отца,
но слов было не разобрать. Только отчетливо выговаривал рыдающий
голос Лехи: «Отец, гад буду, если…» Наконец, дверь распахнулась, и
вышел Леха с красными мокрыми глазами и жалким оскалом зубов с
огненным сиянием золотой коронки.
- За отца душу выну, - пообещал Лехa
и ушел в бабушкину комнату додумывать свою дальнейшую жизнь...
На улице никого не было, и я побежал
на пустырь. В это время на пустыре тренировался чемпион области Юра
Алексеев, и мы любили смотреть, как он метает свой молот. Пацаны
кучно сидели на пригорке и следили за чемпионом. В спортивных
шароварах, до пояса обнаженный, Алексеев, раскручивал над головой
ядро на металлическом тросе, поворачивался вслед за ядром несколько
раз сам и выпускал снаряд. Ядро тянуло спортсмена за собой, и он
балансировал на одной ноге, удерживая равновесие, чтобы не
переступить черту, и следил за полетом снаряда, который со свистом,
рассекая воздух, мощно летел, неся за собой трос с ручкой, будто
хвост кометы; опускался по дуге и глухо бухал о землю, замерев в
выбитой им лунке. Алексеев так и стоял на одной ноге, провожая
взглядом ядро и наклоняясь, будто сам летел вместе со снарядом, и
только когда снаряд падал, он, словно спотыкался обо что-то,
выпрямлялся и шел к концу поля.
Алексеев долго щупал землю или
воронку, вырытую ядром, чистил шар снятой рукавицей и, наконец,
возвращался на исходную позицию. Меня всегда удивляло, что он тащил
ядро через все поле назад, а не бросал его оттуда еще раз.
- Юрик, сколько? - деловито
осведомился Пахом. Алексеев даже не посмотрел в его сторону,
расставил ноги, потоптался, как бы врываясь в вытоптанный пятачок,
и снова закрутил молот над головой.
- Меньше пятидесяти, - сочувственно
перевел Мухомеджан.
- Ну что, Вовец? - поинтересовался
Монгол. - Твой отец Лёхе врезал? Ребята отвели глаза от поля и
уставились на меня.
- Нет, - разочаровал я их, - не
врезал.
- Почему?
- Откуда я знаю? Отец с ним целый час
о чем-то говорил, а дверь была закрыта.
- А откуда ж ты знаешь, что не
врезал? - с надеждой спросил Изя Каплунский. Я пожал плачами:
- Если бы он его ударил, Леха визжал
бы как резанный, а он молчал. Да и отец никогда не дерется.
- Вовец, а почему Леха тебя не любит?
Вроде дядька, заступаться должен, а ты сам его боишься.