тот предмет. Она
могла различить только смутный его абрис. И не из-за того, что в
склепе царил сумрак. Глаза её способны были видеть вообще без
света. Тем, кто умер, свет больше не нужен. Однако предмет,
оставленный недругами рядом с её последним пристанищем, словно бы
нес на себе сплошную, непробиваемую броню. И он образовывал между
собой и Ганной некое сгущение воздуха, непреодолимое даже для
взгляда не-мертвого существа.
Но всё же Ганна уразумела: в склепе
оставили стеклянный сосуд. Она поняла, кто оставил; но
появление этих двоих – вместе! – так потрясло её, что она даже не
успела на него среагировать. Они принесли с собой ту
бутылку темного стекла, прямо на месте раскупорили, а потом
поспешно удалились. Да и то – едва не опоздали. Злобная сущность,
выпущенная на свободу, метнулась за ними следом – но перед ней уже
захлопнули освященные двери усыпальницы.
И, должно быть, Гарчинских
предупредили о том, что использовать склеп им больше нельзя. Потому
как – в те двери никто не входил много десятков лет. Вплоть до
момента, как недолгое время назад туда заявился тот самый человек:
сперва – её освободитель, а потом – её пленитель. Причем пленил он
её совсем не в романтическом смысле. Он уничтожил ту бутылку –
попросту разбил её. И Ганнина сторожиха тут же ринулась через
распахнутые двери склепа наружу – наверняка торопясь вернуться к
месту своего прежнего, исконного обитания.
А саму Ганну на время оставили на
свободе.
Если бы ликование не было чуждо ей,
как и все остальные эмоции, кроме гнева, то она, пожалуй,
возликовала бы тогда. Но – нет: она всего лишь кинулась
наверстывать упущенное. И – сумела-таки отыскать кровного потомка
одного из тех, по чьей вине она покинула этот мир. Успела сделать
то, что должна была. А потом во второй раз объявился её мнимый
освободитель – который и её саму поместил в стеклянный сосуд.
Поместил, чтобы переправить сюда, а потом снова предоставить ей
свободу.
Но Ганна, хоть и утратила острый и
быстрый ум, каким она обладала при жизни, отчетливо поняла всю
неполноту этой свободы. Сосуд, в котором она приехала в
Москву, уничтожен не был. Его оставил у себя тот человек,
объяснивший ей, в чем состоит её новое положение.
– Когда ты всё исполнишь, – пообещал
он Ганне, – я эту бутылку разобью. Даю тебе слово. И ты сможешь
отправиться