Тяжело, точно старик, Филипп двинулся
в сторону лестницы. Дубовые перила, казалось, хранили тепло матушкиных рук,
наверное, они единственные в доме помнили её… Он погладил полированное дерево
поручня и стал спускаться.
Дверь столовой была приоткрыта, и
Филипп малодушно замер на пороге, борясь с желанием развернуться и убежать, как
в детстве. Тогда было проще — мир был велик, и конюшня, где можно уткнуться
лицом в тёплый лошадиный бок, казалась другой вселенной, в которой меньше
горестей и обид. Куда он побежит теперь?..
Совсем близко послышались голоса, и
Филипп, словно осуждённый на плаху, шагнул в приоткрытую дверь.
Большую комнату заливал весёлый утренний
свет. Из открытого окна веяло весной, ветер шевелил тонкие прозрачные занавеси.
За огромным столом, покрытым крахмальной белой скатертью, сидели двое.
— Доброе утро, батюшка. — Собственный
голос показался чужим и незнакомым, как и человек, поднявшийся навстречу.
— Здравствуй, Филипп. Добро
пожаловать, домой! — И отец, шагнув навстречу, обнял его, усугубив владевшее
Филиппом смятение. — Прости, что не встретил тебя вчера. Задержали дела в
Петербурге. Кроме того, я полагал, ты прибудешь позже. Садись.
Он сильно постарел. Из цветущего
тридцатишестилетнего мужчины, успешного в карьере и амурных делах, отец
превратился в старика, выглядящего лет на пятнадцать старше своих лет. Он
смотрел на Филиппа с улыбкой, но тому отчего-то казалось, что отец чувствует
такую же неловкость, как и он сам.
— Доброе утро, Филипп. — Нежный голос
заставил очнуться и поднять глаза на молодую женщину, что сидела напротив.
— Доброе утро, сударыня.
Филипп совершенно не помнил её, ни
имени, ни лица. В своих редких письмах отец никогда про неё не упоминал —
единственное, за что Филипп был ему благодарен. Он писал: «Милостью Божией у
нас родился сын, а у вас брат…» И в следующем письме: «По воле Божьей брат ваш
преставился…» И так четыре раза. Восемь сухих строчек, не вызывавших у Филиппа
никаких чувств. Он даже не помнил имён своих братьев.
Теперь он смотрел на сидевшую
напротив женщину с болезненным интересом. Вот, значит, какая она… Виновница его
бед. Мачеха.
Она оказалась совсем не такой, какой
её рисовало воображение. Память услужливо подсовывала мысленному взору
неприятное лицо со сжатыми в нитку губами и злыми глазами, с которым настоящий
портрет не имел ничего общего. Филипп не узнал бы её, встретив на улице.