Увы, лучшие мгновения жизни имеют свойство заканчиваться
слишком скоро. Это Кэсси, мой спаситель, беспредельно долго может стоять вот
так, наклонившись вперёд, и в своих ладонях из стали и обожжённой глины сжимать
голову варвара, будто готовую лопнуть тыкву. Но мне нужно дышать, что с весом
голема, почти лежащего на моей спине, проблематично. И как бы я ни злилась на Хорна,
но не хочу ломать ни его жизнь, ни здоровье, ни даже честь.
— Сейчас я отпущу вас, — говорю ему негромко. — Но прежде вы
дадите слово, что, обретя свободу, отступите на три шага назад и сядете в
кресло, а затем потрудитесь внимательно выслушать всё, что я захочу вам сказать.
Хорн не двигается, не дышит и не моргает. Его лицо кажется
застывшей восковой маской, и только пот, выступивший над верхней губой и на лбу,
добавляет чертам живости. Даже глаза кажутся кусочками расплавленного синего
стекла.
Я теряю терпение.
— Или мне позвать стражу? Нападение на беззащитную женщину-калеку
— позор для вас будет болезненней заслуженных плетей.
Из горла Хорна вырывается едва слышный невнятный хрип.
— Ну! — требую я из последних сил. Невыносимо сидеть вот так,
зажатой между Кэсси и варваром, в такой близости к нему.
Сдавшись, Хорн медленно опускает ресницы. Это «да». Я буду
так считать. Если он обманет, если попытается вновь напасть, то иметь с ним
дело и правда не имеет смысла. Муж всё ещё мне нужен, и кандидатура Хорна идеальна,
хотя и не настолько, как мне казалось прежде. То, что сейчас происходит, спорит
с восхвалениями его благородства и чести, недавно звучащими в тронном зале.
— Кэсси, отпусти его.
Голем подчиняется мгновенно.
Хорн же не двигается, будто не веря, что свободен. Он всё
ещё нависает надо мной. Его щёки, виски, уши, лоб по обеим сторонам головы,
только что совершенно белые, стремительно краснеют. Кажется, Кэсси
действительно перестарался. А может даже...
— Вам больно? — спрашиваю я.
Хорн медленно распрямляется. В его глазах отражается прежнее
ошеломление.
— Почему вы молчите? — требую я ответ. — Позвать целителя?
Да говорите же, проклятые боги!
— Всё хорошо.
От сердца отлегает так стремительно, что я обмякаю в кресле.
Два хриплых слова отодвигают меня от границ пропасти, в которой клубится
виденье, как я снова наношу кому-то увечье.