Я, кажется, вскрикнул и проснулся. Приближался рассвет.
Мы отслужили Утреню. Мартин взял нож, оделся в шкуры и ушел, а я
стоял возле киота, глядя на икону, на Христа, державшего золотую
лиру, и белых птиц над его головой. Меня пробирал озноб, только не
от холода – от мыслей навеянных сном, ползущих из ушедшей ночи.
- Ты должен пойти за ним, - неслышно подойдя сзади, напомнил
Юлий.
Я не ответил и даже не повернулся к нему.
- Должен, - повторил он. – Адриан так просил. Мы с ним будем
молиться за вас двоих.
- Хорошо. Я пойду. Только мне страшно, Юлий. Мне трудно
объяснить почему… Знаешь, это как подслушать чужую исповедь.
Подслушать и еще пересказать ее пьяно… - я потушил пальцем фитилек
лампады, краски на иконе потускнели. И голуби над головой Иисуса
теперь казались серыми. – Но я пойду.
Когда я вышел из нашего жилища, Мартин уже скрылся где-то за
скалой, что поднималась у края обрыва выше по течению реки. Ветра
сегодня не было. Следы келаря вели цепочкой по рыхлому снегу, и я
пошел по ним, прижимая к груди края обтрепанной овчины кое-как
согревавшей меня. Останавливаясь, я опирался на посох и глядел на
всходившее солнце, красное в густой дымке и почему-то жуткое.
Возле уступа идти стало труднее. Я проваливался в снежные наносы
по пояс, глубже, и если бы не следы брата Мартина, то не знаю, смог
ли бы я проделать этот путь сам. Одолев подъем с восточной стороны
уступа, я выбрался на узкую тропу. Шум реки на порогах, протекавшей
далеко внизу, отражался от отвесных скал и казался здесь угрожающим
шипением змея. Неожиданно я различил в нем какие-то слова не то
стоны. Остановившись, прислушался и понял - это был голос Мартина.
Господи, он был где-то рядом! Справа чернели голые колючие кусты,
слева обломки скал, покрытые коркой льда. Я сделал еще несколько
шагов и увидел его. Келарь сидел на снегу возле плоского камня,
залитого кровью. В правой руке он держал нож и, морщась от боли,
срезал с другой руки куски своей же плоти. Господи! Я закрыл рот и
заскрипел зубами, чтобы не закричать. Его рука… от нее осталась
только голая кость и висящие обрывками жилы. Красными, красными
ломтями, обрезками, брызгами на белом снегу валялось человеческая
плоть. Свежесрезанный кусок с кожей и редкими волосками будто
подрагивал еще. Мне затошнило. Кружилась голова, и мысли неслись в
безумном кровавом водовороте.