Дуняше, что была приставлена ко мне ещё в первый день нахождения
у Толстых, я выдала коротенькую записку на французском. Честно
признаться, хотела написать сначала на русском, но поняла, что едва
ли воспроизведу дореволюционный русский язык на бумаге. Читать
могу, а вот писать как-то не доводилось. Благо, во французском и
путаться не надо было. К записке прилагался полцелкового – моя
гарантия, что моё коротенькое письмо дойдёт до адресата. Конечно,
от осведомлённости Марии Алексеевны меня это не спасёт. Вся дворня
тут была беспрекословно верна хозяйке. Даже с таким склочным
характером. Но это было не так уж и страшно, всё равно, рано или
поздно, Толстая окажется в курсе моих похождений.
Не прошло и получаса, как на пороге появился Фёдор Алексеевич.
Поручик выглядел на удивление бодро, отдал мне честь.
– Вера Павловна, поручик Толстой по Вашему зову прибыл! – Глаза
его знакомо заискрились. – Вы писали, что дело не терпит
отлагательства. Может быть, стоит вызвать весь полк?
– Нет-нет, достаточно лишь самого доблестного из гвардейцев. –
Рассмеялась я, видя, как приосанивается Фёдор Алексеевич,
поправляет сбившийся на лоб локон. – Мне необходима Ваша
незаменимая компания, чтобы отправиться за новым платьем.
В моей небольшой сумочке лежало несколько золотых монет,
выданных на непредвиденный случай ещё перед путешествием сюда.
Дежурные деньги, за которые мне стоило отчитаться по прибытии в
институт. Но сейчас было уже не до бюрократии и отчётности.
Гардероб на них я обновить, конечно, не смогу, но на два-три в меру
скромных для провинциальной барышни платья должно хватить.
По легенде, которую я поведала Петру Александровичу, у меня были
деньги, украденные у тётки. Значит, и у него вопросов о моём
состоянии возникнуть не должно. Разве только замучить совесть,
узнай он о том, что мне пришлось заниматься всем этим без помощи
его драгоценной жёнушки.
Поручик, конечно, пришёл в ужас, когда узнал, что я коварно хочу
использовать в качестве сопровождающего по женским магазинам. Но
когда я заверила его в том, что, кроме него, мне обратиться просто
не к кому и он последняя моя надежда, то сердце его смягчилось.
Хотя мне думается, что сделано это было лишь из желания поручика
немного пококетничать.
Однако Толстой был осведомлений, чем хотел показаться. Он назвал
точный адрес, когда мы сели в экипаж, на ходу пояснее мне: