Я улыбнулась своим мыслям, ловя взгляд Голицына на себе.
– Вера Павловна, Вы знали, что у Вас самая красивая улыбка на
свете? – Удивиться я не успела. В следующее мгновение граф оказался
неприлично близко, целуя меня. Настойчиво, уверенно. Разве я могла
не поддаться искушению? Подалась навстречу, отвечая на поцелуй,
хватая мужчину за руку и переплетая наши пальцы. Между нами была
проклятая ткань перчатки, но движение всё равно получилось
чувственным, гораздо более красноречивым, чем поцелуй.
Голицын сделал шаг вперёд, вжимая меня в перила балкона, не
давая возможности сбежать. Да я и не собиралась. Был ли в этом
смысл, когда потаённое желание исполнялось?
Однако всё испортило одно неловкое движение. Я двинула локтем,
задевая чёртов бокал, который, конечно, сорвался вниз и со звоном
разбился где-то внизу. Граф отпрянул, испуганно глядя на меня, я с
трудом переводила дыхание. Сердце стучало где-то в горле, и больше
всего на свете мне сейчас хотелось продолжения… Не выступления, а
поцелуя!
Сергей Александрович выпустил мою руку, глядя на меня так, будто
только что увидел.
– Нам… – Голос его охрип. – Вам надо идти, мадемуазель. Нельзя
заставлять ждать императрицу.
Когда мы вернулись в гостиную, я сразу поняла, что что-то
неуловимо изменилось. Разговоры стали тише, взгляды ещё
внимательней. Центр маленькой вселенной сместился к невысокой
женщине в чёрном крепе. Возле неё сидел Пётр Александрович, и
сердце моё ёкнуло, предвкушая беду.
Рядом со мной вырос Александр Павлович, проводил к императрице.
Толстого как ветром сдуло.
– Вот, матушка. Наш юный талант. – Он мягко подтолкнул
оторопевшую меня ближе. – Вера Павловна Оболенская.
– Ваше Величество. – Я сделала церемониальный книксен,
поцеловала протянутую руку. Но взгляд императрицы до боли напоминал
взгляд генеральши.
– Наслышана, наслышана. – Степенно проговорила женщина, кивнула
в сторону инструмента. – Прошу, мадемуазель, продемонстрируйте Ваш
талант. – Последнее было сказано так, что я сразу поняла, что
восторженное мнение сына Мария Фёдоровна не разделяет.
Что же, ничего не оставалось, кроме как, проследовать за своё
место – за инструмент.
Стараясь отринуть всё лишнее – и тяжёлый взгляд синих глаз, и
жар, что до сих пор играл у меня на щеках после поцелуя Голицына, я
играла. Не без запинок, но как мне казалось – хорошо! Однако
прежних восторгов не было слышно. Чем больше я играла, тем мрачнее
становилась атмосфера в комнате. Я перебровала, кажется, всё что
знала! Александр, чувствуя, что дело катится в пропасть, попросил
меня сыграть что-то знакомое, и я завела нудного Генделя.