Ухмыльнулась.
- Ты перед всем классом… перед всей группой заявил, что он не
разбирается в математике! – сказала она. – По-твоему, это не
оскорбление?
Парни улыбнулись. На их лицах прочёл, что они гордились моим
геройским поступком… пусть и считали меня глупцом. А выговаривать
мне нотации стали лишь по просьбе девчонок. Пимочкина смотрела на
меня строго, с осуждением, словно взрослая тётя на провинившегося
ребёнка (этот факт мне показался забавным). Фролович – как на
идиота. Наде Бобровой дела не было до моих разборок с математиком:
её больше интересовал гордый профиль Славы Аверина – девчонка не
сводила с него глаз.
- Не передёргивай, - сказал я. – И не придумывай того, чего не
было.
Пожал плечами.
- Я лишь сказал, что правильно решил все задания. И ничего
больше. А если кому-то в моих словах послушалось иное – моей вины в
этом нет.
Фролович хмыкнула («Ну и дурак», - прочёл в её взгляде).
- Саша, ты был неправ, - сказала комсорг. – Своими словами ты
позволил студентам усомниться в том, что Виктор Феликсович лучше
тебя разбирается в математике…
- Я сам в этом усомнился. Потому что не допустил в задачах
ошибок.
- Хочешь сказать, что ты математический гений? – спросил
Аверин.
Мне показалось, что спрашивал он в шутку.
Но я ответил серьёзно.
- Гений или не гений, но легко справился с теми заданиями, -
заявил я. – Уверен на все сто, что мои решения верные. И если
кто-то в этом усомнился – это не заставило усомниться с собственной
правоте и меня.
- А ты самоуверенный, Усик, - сказала Фролович.
- Хорошо разбираюсь в математике, - парировал я.
«И не собираюсь пресмыкаться перед желторотыми псевдо
математиками, - добавил мысленно. – Молоко у этого доцента на губах
не обсохло. Кто он такой, чтобы я перед ним кланялся?»
- Потому не вижу причины извиняться и пресмыкаться перед чужим
авторитетом, - продолжил я. – Сомнительным, прошу заметить,
авторитетом. Какой он математик, если действительно усомнился в
моём решении? А если он объявил мой ответ неверным из вредности –
тогда я и подавно извиняться не буду.
- Гордый? – спросила Ольга.
- Знающий себе цену.
Слава и Пашка одобрительно кивнули.
- И какова же твоя цена? – съязвила Фролович.
- Очень высокая, - сказал я. – Как и у каждого советского
человека.
«Ну не объяснять же вам, что мне ещё в прошлой жизни надоело
кланяться перед каждым самовлюблённым говном, что мнило себя
вершителем судеб, - подумал я. – Сам не так давно был главной
лягушкой на болоте. А от такого быстро не отвыкнешь. Не вижу смысла
ломать себя… сейчас. Чтобы порадовать какого-то плешивого
козлобородого доцента».