Я пожал плечами и проронил:
— А почему бы и нет?
Облил крысёныша мочой и оглядел комнату. К сожалению, в ней
ничего ценного не обнаружилось. Поэтому я, несолоно хлебавши,
отправился в кабинет Ивана Петровича. Память Никитоса поведала мне,
где он находится.
Пока шёл по залам и коридорам, разглядывал убранство особняка.
На стенах красовались винтажные обои в полоску, под ногами, на
дубовом паркете, лежали красные ковровые дорожки, а по углам стояли
фарфоровые вазоны, мягкие кресла и небольшие столики из дорогих
сортов дерева. На узких подоконниках в горшках росли яркие цветы, с
потолков свешивались хрустальные люстры. А из живых существ мне по
пути встретились лишь две пушистые кошки и одна худая, как
велосипед, борзая с подозрительным взглядом. Ещё была преклонных
лет горничная, которая стирала пыль с картин в золочёных рамах.
Женщина мазнула по мне быстрым взглядом и небрежно кивнула.
Да-а-а, Никиту в этом доме мало кто ценил и любил.
Вскоре я добрался до массивной дубовой двери с искусно
вырезанным на ней гербом рода Лебедевых. Деликатно постучал и
услышал низкий, недовольный голос:
— Входи!
Повернул блестящую бронзовую ручку, выполненную в форме
вытянувшегося дракона со сложёнными крыльями, а затем с
уверенностью проник в кабинет Ивана Петровича.
В воздухе плавал сизый табачный дым, а сам хозяин особняка с
курительной трубкой в зубах восседал на кожаном кресле за рабочим
столом. Лебедев оказался русоволосым мужчиной с круглыми глазками,
набрякшими веками и отвисшими, как у бульдога, щеками. На его пузе
едва сходились борта песочного цвета жилетки, а сорочка была
расстёгнута на три пуговицы, дабы ворот не давил на толстую
шею.
Помимо него в кабинете обнаружилась мачеха Никиты. Сжимая
холеными пальцами тлеющую сигарету в длинном мундштуке, она
полулежала на низенькой софе с мягкими валиками. На вид ей было лет
тридцать пять. Она могла похвастаться светлыми волнистыми волосами,
пышной грудью и расплывшейся талией, на которой обосновался
затейливый поясок, обосновавшийся поверх нарядного голубого платья
в пол.
Чуть раскосые змеиные глаза мачехи победно сверкали, тонкие губы
кривились в еле сдерживаемой усмешке, а на щеках проступал
нездоровый румянец.
— Доброе утро, сударь и сударыня, — поздоровался я, держась
подчёркнуто спокойно, хотя под рёбрами завозились холодные змеи
отвращения. Эта парочка мне категорически не нравилась.