— Садись, — грубо бросил мне Иван Петрович и указал взглядом на
жёсткий стул, притулившийся перед рабочим столом. — Долго я с тобой
рассусоливаться не буду.
— Правильно, душа моя. Ты и так семнадцать лет содержал не пойми
чьего сына, — пропищала мачеха и сокрушённо покачала головой. —
Какой позор… какой позор…
— Вот, забирай, — проронил помещик и поставил на стол кожаный
саквояж. — Внутри покоятся твои новые документы. Я выправил их на
имя Никиты Алексеевича Шипицина. Отчество дал тебе по имени твоего
деда, который погиб на войне с Османской империей. Дворянином ты
быть не перестанешь. Ещё в саквояже деньги. Приобретёшь на них
билет на поезд или дирижабль, и нынче же покиндай Петроград. Можешь
ехать, куда тебе заблагорассудится. Родни у тебя больше не
осталось. Мать твою я взял полной сиротой, да ещё и в долгах, а она
так отплатила за мою доброту.
— Угу, — горько вздохнула мачеха и снова прошептала: — Какая
чёрная неблагодарность. Да такому человеку, как Иван Петрович, надо
было руки по гроб жизни целовать, а она… Эх…
Лебедев затянулся и выпустил из желтозубого рта сизую струйку
дыма. Мои ноздри защекотал запах табака и захотелось чихнуть,
разрывая гнетущую атмосферу, навалившуюся точно ядовитый туман. Но
я продолжал держать на лице непроницаемое выражение. Хер вам, а не
слёзы и мольбы. Никитос уже не тот слюнтяй.
Помещик раздражённо дёрнул мясистой щекой и жёстко продолжил,
ломая меня взглядом:
— В город тебя отвезёт Гришка. Заодно скажи ему, что он больше
мне непотребен. К вечеру чтоб духа его тут не было! Мне не нужны
работники, кои за моей спиной помогают нарушать мои же приказы.
Думал, я не узнаю? Чего молчишь? Ничего сказать не хочешь?
— Нет, — коротко выдохнул я, без труда выдержав его взор. — Мне
можно идти?
— Можешь. Поезжай в чём есть, а другие твои вещи я сожгу! И не
вздумай возвращаться в столицу. И даже не упоминай о том, что мы
знакомы! Да держи язык за зубами и не болтай лишнего, иначе тебе же
хуже будет. Помимо моей семьи никто не ведает, что ты ублюдок.
Уяснил?!
Меня прошила игла злости, но я сдержался. Не в моих интересах
сейчас показывать характер. Поэтому я лишь кивнул, встал, взял со
стола саквояж и заметил краем глаза разочарованный взгляд мачехи
Никитоса. Кажется, она искренне, по-детски, надеялась на то, что я
буду валяться в ногах у Ивана Петровича, а тут такой облом…